Введение американского автора

В наше время уголовное право стало кодифицированным. В какой бы части западного мира вы ни оказались, вы повсюду найдете уголовный кодекс, в особенной части которого сформулированы дефиниции преступлений, а в общей части изложены принципы ответственности. Так, Германия гордится своим кодексом, приня­тым в 1975 г. Американцы с уважением относятся к своему Примерному уголовному кодексу, который послужил образцом для принятых уголовных кодексов по крайней мере в 35 штатах. Во Франции новый кодекс был введен в действие в 1994 г., а в Испании - в 1995 г. Важнейшей задачей для посткоммунистичес­ких стран Восточной Европы является, на наш взгляд, принятие уголовных кодексов, ориентированных на новый для этих стран вопрос о соблюдении прав человека и, прежде всего, прав обви­няемых в уголовных преступлениях.

Одна из особенностей процесса кодификации состоит в том, что каждая страна осуществляет ее по-своему. При этом в каждой из них сложились собственная концепция наказуемого поведения, свои дефиниции преступлений, принципы трактовки таких вопро­сов, как самооборона, крайняя необходимость, невменяемость, неосторожность, соучастие. Уголовное право превратилось в на­циональное, ограниченное территорией отдельного государства. Если раньше существовали единый юридический язык и принци­пы, которыми пользовались юристы стран общего права, то к настоящему времени исчезает это единство. Сегодня в Соединен­ных Штатах Америки, например, практически невозможно найти хотя бы два штата, в которых действует одинаковое законодатель­ство в отношении убийства. Каждый штат из числа тех, что приняли за основу Примерный уголовный кодекс, взяли его за образец, который, однако, был дополнен и адаптирован в соответ­ствии со своим пониманием уголовно-правовых проблем. У рее-

Введение американского автора

Введение американского автора

публик бывшего Советского Союза были когда-то практически одинаковые уголовные кодексы, которые являлись выражением единонаправленной централизованной политики. Теперь же, когда независимые республики разрабатывают проекты собственных кодексов, можно ожидать появления разнообразия принципов уголовного права. Скоро мы столкнемся с множеством взглядов, воплощенных в уголовных кодексах, которое сравнимо с разнооб­разием флагов, реющих над суверенными государствами.

И все-таки несмотря на то что мир как бы соткан из локализо­ванных систем уголовной юстиции, начинают усиливаться и про­тивоположные тенденции. В Европейском Союзе сегодня говорят о «европеизации» уголовного права. Но вот вопрос: до каких пределов возможна подобная форма правовой унификации, осо­бенно в свете серьезных национальных и культурных различий?

Основной тезис данной книги состоит в том, что между различными системами уголовного права на самом деле суще­ствует гораздо больше общего, чем мы привычно полагаем. Для того чтобы выявить это, надо отвлечься от частностей и лин­гвистической пестроты в уголовных кодексах. Скрытое единство не лежит на поверхности, а находится под глубоким пластом законодательных положений и судебных решений и проступает в ходе дискуссий, ведущихся практически в каждой стране, имеющей свою правовую культуру. Моя точка зрения состоит в том, что существуют определенные исходные категории, со­ставляющие некий базовый набор, которым и определяются рамки любой полемики, неизбежно возникающей в каждой сис­теме уголовного права. Безразлично, на каком примере это рассматривать. Начинать ли с американского Примерного уго­ловного кодекса или с УК ФРГ, в любом случае мы выйдем на дискуссию по следующим вопросам:

Что такое норма материального уголовного права? Что

такое  норма уголовно-процессуального  права?   И  в  чем

состоит их различие?

Как определить границы уголовного наказания, чтобы

отделить его от других мер правового принуждения, таких

как, например, депортация, которые по своей сути также

являются наложением бремени, но непременно носят неуго­

ловно-правовой характер?

В чем состоит различие в рассмотрении обвиняемого

как субъекта и как объекта в терминах уголовного права и

в терминах уголовного процесса?

В чем состоит различие между причинением вреда и

его возникновением просто в силу естественных событий?

Как определить уголовно-противоправное деяние и как

вменить его конкретному лицу?

Как определить различие между признаками преступ­

ления и обстоятельствами, исключающими ответственность?

Как следует отличать умысел от неосторожности?

Чем отличается необходимая оборона от крайней не­

обходимости?

В чем разница между фактической ошибкой (ошибкой

в факте) и юридической ошибкой (ошибкой в противоправ­

ности) и в чем заключается их важность?

Почему и как следует отличать оконченное преступ­

ление от неоконченного?

В чем состоит разница между исполнителем преступ­

ления и другими соучастниками?

В чем состоит различие между законностью и спра­

ведливостью при отправлении  правосудия по уголовным

делам?

Некоторые из перечисленных отличий могут быть трудны для понимания. На данном этапе не так важно полностью уяснить значение сразу всех из них. Они важны как иллюстрация основ­ного тезиса данной книги о том, что эти категории в совокупности образуют «глубинную структуру» всех систем уголовного права. И это составляет как бы универсальную грамматику уголовного права, подобную универсальной грамматике, созданной А.Н. Хом-ски1 и послужившей основой языков в современном мире.

Понимание универсальной структуры уголовного права служит противоядием от его позитивистских искажений последнего вре­мени. Действительно, в каждой стране существует собственный уголовный кодекс, но наличие кодексов должно трактоваться как своего рода национальный ответ на общие вопросы, составляющие

1 Авраам Ноэм Хомски (р. 1928), американский языковед. Основоположник теории генеративной (т.е. порождающей) грамматики, теории формальных языков как раздела математической логики.

10

Введение американского автора

Введение американского автора

11

фундамент уголовного права. Разные страны могут находить различные ответы, трактуя эти исходные категории, но такие решения, составляющие поверхностный слой права, не должны затмевать несомненное единство, лежащее в основе правовых культур. Если базовые останутся неизменными, тогда правовые культуры будут иметь больше общего, чем можно было бы пред­положить.

Существует много причин, по которым студентам, изучающим уголовное право, следует разделять такой подход. Усвоив ответы на вопросы об этих категориях, они в состоянии не только понять грамматику правовой культуры, это поможет им получить пред­ставление о единстве правовых систем мира. Некоторые студенты могут со мной не согласиться. Я представляю себе разные типы студентов и их возможные жалобы.

Мисс Патриот. Эта студентка интересуется правовой культу­рой только своей собственной страны. Она не хочет изучать универсальную грамматику правовых культур современного мира. Я бы ей на это ответил: «У Вас есть основания гордиться Вашим национальным правом и, возможно, следует интересоваться ис­ключительно собственной культурой. Но такой метод сравнения уголовно-правовых систем помогает понять лучше собственное законодательство и воспринимать законодательные акты своей страны не просто как произвольные акты законодательной власти. Национальный уровень познания только собственного права долго будет для Вас откровением и, может быть, позволит Вам решать проблемы, связанные с основами правовой системы».

Мистер Рационалист. Этот студент озабочен только тем, чтобы выучить родное право как можно быстрее и эффективнее. Все, что он делает, это то, что закладывает в своею память отечественные нормы и прецеденты с той целью, чтобы быстренько их извлечь оттуда на экзамене. Ему бы я сказал: «Хорошо, я согласен с тем, что это важно. Но если овладеть скелетом конструкции из основ­ных категорий и понимать, что они собой представляют, то правовая культура страны послужит плотью для создания фигуры закона. Гораздо проще освоить эти исходные категории и их использование, чем запоминать, скажем, 200 отдельных правил».

Мисс Профессионал. Эта студентка хочет знать только, как готовить дело и как вести его в суде. Она хочет попасть в суд как можно быстрее. Какой ей прок от всех этих теорий? Она требует

одного: научите меня, как выигрывать дела. Такой студентке я скажу: «Хорошо, готовься выигрывать. Но ты не сможешь пред­ставлять защиту или обвинение, если не будешь понимать, в чем заключаются выигрышные моменты в спорах по основным право­вым вопросам. Посмотреть правила в книге может каждый. В суде же тебе предстоит демонстрировать понимание глубинной динами­ки права, той скрытой структуры, которая формирует менталитет судей и воздействует на него. Если ты докопаешься до специфи­ческих категорий, которые оформляют контуры права, то у тебя будет козырь перед юристами, скользящими по поверхности».

Мистер Спорт. Этот парень интересуется только тем, кто выигрывает и кто проигрывает. К чему вникать в правовые идеи, если они не могут оказывать воздействия на присяжных и судей, которые решают, виноват или не виноват подсудимый? Такому я отвечу: «Хорошо, выиграть — это в конечном счете важно. Но важно также знать, что выигрывают и проигрывают и обвинение, и защита. В состязательном процессе на кону стоит больше, чем судьба одного индивида. Когда О. Дж. Симпсон, американский футболист, обвинявшийся в убийстве своей жены и ее друга, признается невиновным, отзвуки оправдания распространяются по всей стране. Этот приговор затрагивает тех, кто занимается расовыми проблемами, проблемами женщин, страдающих от на­силия, проблемами контроля над деятельностью полиции и про­блемами надежности института присяжных. Во всех важных судебных делах ставка куда больше проблемы «выиграл-проиг­рал». Это в спорте достаточно знать, кто выйдет победителем. В праве победят именно те идеи, которые будут обладать большей силой убеждения».

Такие ответы могут убедить или же не убедить скептиков. Наилучший способ осознать достоинства данного подхода к уго­ловному праву — это проникнуть в их суть. Они становятся очевидными по мере освоения глубинной структуры уголовного права, которая позволяет понять значение и смысл многочислен­ных деталей и вариаций.

Эта книга поначалу задумывалась как скромный интеллек­туальный проект. Я хотел написать книгу, которая бы позна­комила русских студентов, изучающих юриспруденцию, с за­падным образом мысли относительно уголовного права. Институт Конституционной  и  Законодательной   Политики  в  Будапеште,

12

Введение американского автора

Введение американского автора

13

во главе которого стоял тогда Стивен Холмс, одобрил настоящий проект и заключил контракт, в рамки которого вошли написание текста, перевод и комментарий на русском языке к английскому оригиналу.

Приступив "к работе над книгой, я пришел к пониманию того, что раскрытие основных принципов уголовного права, относящих­ся к разным юридическим системам, потребует создания нового метода, и таким образом родилась концепция уголовного права, основанная на двенадцати универсальных различиях. Эта концеп­ция поддерживает мое утверждение о том, что двенадцать разли­чий, выведенных мною, относятся к сферам как российского, так и немецкого, а также и американского уголовного права. Концеп­туальное единство этой структуры, на мой взгляд, предоставляет уникальную возможность перехода за пределы частностей законо­дательной власти и судопроизводства в различных юрисдикциях. Таким образом, возникла идея создания учебника, в основу кото­рого положен всеобъемлющий обзор, касающийся и объединяю­щий многие мировые юрисдикции. Книга снабжена комментария­ми, проясняющими сущность разветвлений внутри отдельных юридических систем.

Проблемы перевода текста на русский язык оказались куда более серьезными, чем я предполагал. По мере того как мой русский соавтор, профессор Анатолий Наумов (Институт государ­ства и права РАН в Москве), переводчик Екатерина Непомнящая и я бились над черновым переводом в Нью-Йорке, становилась очевидной невозможность «гладкого» перевода текста с одного языка на другой с сохранением точности значения представленных в книге терминов. Возникла необходимость в создании новой терминологии, которая бы свела современный русский юридичес­кий язык на один уровень с теми терминами и парадигмами, которые в настоящее время используются в областях американ­ского и немецкого уголовного права.

В некотором смысле русский юридический язык ближе к немецкому, чем к английскому. Для того чтобы вывести различие между позитивным правом и правом как принципом, русские юристы обращаются к различию между законом и правом. Здесь проявляется параллель с принятым в немецком языке разграниче­нием между Gesetz и Recht, а также с другими европейскими юридическими языками (loi/droit; ley/ derecho; legge/diritto;

torveny/jog). Первое слово, составляющее каждую из этих пар, относится к закону, предписанному официальной властью штата или государства; второе — к высшему закону, цель которого состоит в реализации основных принципов правосудия и справед­ливости. В английском языке мы прибегаем к единственному термину law, который покрывает собою обе стороны этого разде­ления, и по этому поводу у нас то и дело возникают дебаты, цель которых — установить, относится ли law в основном к сфере позитивного права или же переходит его границы и существует в сфере «надправовых» концепций и принципов.

Имеющая в своем арсенале указанное выше различие между законом и правом русская юридическая наука способна провести четкую линию между двумя аспектами так называемой правовой нормы (rule of law), чье полное значение остается до конца не проясненным в английском юридическом лексиконе. Начиная с 1958 г. и заканчивая поздними 80-ми, rule of law в русском языке совпадала с понятием «социалистической законности». В более поздние 80-е гг. Михаил Горбачев придерживался позиции, заклю­чающейся в том, что понятие «правовое государство» (нем. Rechtsstaat) служит идеальным выражением правосудия в рус­ском языке. Смысл этого существенного сдвига состоит в том, что правосудие всегда представляло собой нечто большее, чем просто следование правилам, введенным законодательной властью. Имен­но правосудие было и остается тем идеалом, в основу которого заложены важнейшие принципы справедливости. Приняв термин «правовое государство», Горбачев таким образом выразил свою готовность вернуть юридическую мысль России к ее истокам, к традициям так называемого Европейского Дома.

Различие, проведенное между законом и правом, помогает российским юристам выявить суть концепции «противоправнос­ти», следуя по стопам немецкой юридической теории, и в обеих теориях она находит одинаковое выражение. Термин «противо­правность» означает «противоречие правовым принципам», и тер­мин Rechtswidrigkeit выражает то же самое в немецком языке. Это определение несет в себе два важных смысловых оттенка, имеющих большое значение в теории уголовного права. Первый из них заключается в том, что поведение лица может считаться противоправным, даже если оно не нарушает букву закона и принятые законодательством нормы. Так, сфера права включает в

14

Введение американского автора

Введение американского автора

15

себя свод неписаных и непринятых норм, поведение человека уже может быть противоправным вследствие нарушения фундамен­тальной правовой нормы в системе юстиции, безотносительно к тому, была ли она установлена в виде закона или нет.

Второй же смысловой оттенок выражается в том, что поведение лица не обязательно наказуемо, если, например, оно не несет ответственности за противоправное деяние. Если ребенок или невменяемый умышленно убивают другого человека, само по себе действие, естественно, считается противоправным, но как уголов­ное преступление оно ненаказуемо.

Когда российский или немецкий юрист обращаются к понятию «противоправного действия» (rechtswidrige Handlung), им одина­ково понятны все его смысловые различия.

Существование в русском языке понятия противоправности помогает нам отметить другое различие, используемое в немецком юридическом языке и весьма отдаленное от английского. Суть его состоит в разделении противоправности на формальную и матери­альную. Формальная противоправность заключается в нарушении правовой нормы. Материальная противоправность сама по себе есть нарушение независимо от того, имеет ли оно отношение к действующей норме или нет. Например, хранение оружия без соответствующего на то разрешения может считаться формально противоправным, но не обязательно материально противоправ­ным, так как основание рассматривать поступок как нарушение может просто-напросто отсутствовать. Я провожу данное разли­чие, используя термин wrongdoing, чтобы подчеркнуть разницу между нарушением самим по себе и противоправностью и заост­рить внимание на несовместимости понятий деяния и правовой нормы.

Большим упущением в русском юридическом лексиконе, на мой взгляд, является отсутствие ряда терминов, имеющихся в немец­ком и английском языках, относящихся к требованиям обвиняе­мых, выдвинутым в свою защиту, с целью выиграть в судебном процессе. В английском языке мы находим общий для этого термин defenses (основания защиты), помогающий понять суть этой структурной особенности материального права с помощью понятия, заимствованного из процессуального права, в котором обвиняемый встает на свою защиту. Термин «основания защиты» вошел в сферу американского уголовного права, первоначально

укоренившись в области гражданского права. Так называемые основания защиты обвиняемого представляют собой с его стороны «признание с последующим опровержением» (confession and avoidance) и используются в судопроизводстве гражданского права. В этом случае обвиняемый допускает правдивость выдви­нутых против него обвинительных заявлений, однако, в свою очередь, он предъявляет свое объяснение случившегося с целью избежать или уйти от прямого утверждения обвинения. Допустим, обвиняемый может согласиться с тем, что он умышленно убил свою жертву, как и следовало по обвинению, но затем он старается уйти от обвинения, заявляя, что лишил жизни человека, самообо­роняясь.

Немецкие юристы, в свою очередь, не используют термин «основания защиты» (Einward or Einrede) в уголовном расследо­вании. Немецкое понятие «основания защиты» принадлежит ис­ключительно области гражданского права. При всех наших попыт­ках отыскать эквивалент «defense» в русском языке мы с профес­сором Наумовым так и оставили этот вопрос открытым, не найдя нужного термина. Ознакомление с некоторыми научными работа­ми по российскому гражданскому праву также не привело меня к решению проблемы.

Несмотря на невозможность прямого перевода термина на русский язык, мы можем положиться на перевод, предложенный немецкими учеными, который занимает место концепции defense в рассмотрении уголовных дел. Две основные формы «оснований защиты» в немецкой теории права представляют собой обсто­ятельства, исключающие противоправность, и обстоятельства, исключающие виновность. Обстоятельства, исключающие про­тивоправность, отрицают противоправность деяния. Обстоятель­ства, исключающие противоправность, отрицают противоправ­ность деяния. Обстоятельства, исключающие виновность, отри­цают виновность самого лица (виновность понимается как оце­ночное суждение о заслуживающем наказания противоправном поступке).

Содержание этих трех терминов (обстоятельства, исключаю­щие противоправность, обстоятельства, исключающие виновность, и виновность) не отражается адекватно в переводе на русский язык. Разумеется, что нельзя говорить об их полном отсутствии, однако их смысл становится настолько неопределенным, что не-

16

Введение американского автора

Введение американского автора

17

возможно достичь полной ясности и точности в рассуждениях о структуре уголовных преступлений. Возьмем, к примеру, пробле­му перевода на русский язык justification как отрицания проти­воправности деяния. Словарь нам дает перевод термина «оправ­дание». В принципе, это правильно. Как в термине «оправдание», содержащем в себе элемент права, так и в justification (Rechtfer-tigung — нем.) заложена основа для права как высшего принципа (jus, Recht). Все дело в том, что термин «оправдание» употребля­ется в английском языке как acquittal — термин, имеющий про­цессуальный смысл и представляющий собой заявление суда о том, что с обвиняемого, привлеченного к суду, снимается уголовная ответственность. Любое основание, снимающее уголовную ответ­ственность, и является, таким образом, источником оправдания, и таким оно видится в русском языке. Суть состоит в том, что привлечение обвиняемого к суду представляет собой так называе­мое якобы обвинение, которое приобретает реальную основу лишь тогда, когда обвиняемый не может оправдать себя в случае непредставления необходимого количества материалов и доводов, говорящих в его пользу.

Более проблематичным кажется перевод термина excuse (осно­вания, отрицающего виновность лица), чем перевод слова justifi­cation. Изначально ни в советском, ни в российском праве не была сделана попытка признать и выделить самостоятельное существо­вание в уголовном праве концепции основания, отрицающего виновность лица. Одним из таких оснований является невменяе­мость, получившая широкое признание в системе юстиции. Рос­сийское уголовное право также выделяет невменяемость как кон­цепцию, имеющую отношение к уголовной ответственности, но официальная точка зрения, излагаемая в учебниках, относится к невменяемости как к фактору, который отрицает саму «личность» правонарушителя, т.е. само по себе невменяемое лицо не может подлежать уголовной ответственности. В российском уголовном праве проблема невменяемости касается, как думается, самого статуса правонарушителя, а не того, является ли действие винов­ным или нет. Виллиам Блэкстоун, идейный вдохновитель многих систем общего права.XVIII в., точно так же трактовал проблему невменяемости, но постепенно мы приходим к пониманию того, что данный анализ этой проблемы недостаточно корректен. Даже у невменяемых бывают моменты ясности и просветления, и поэто-

1

му мы всегда должны принимать во внимание время, место и образ совершенного действия, а также ответственность лица за свое неправомерное деяние в соответствии с этими тремя факторами.

Немецкая теория уголовного права придала доводу об обстоя­тельствах, отрицающих виновность лица, поступающего противо­правно, более совершенную форму. Однако для того чтобы вник­нуть в ее суть, необходимо посмотреть на виновность или вину лица в строго нормативном или оценочном смысле. Проблема русского уголовного права состоит в том, что хотя ученые-право­веды в период коммунистического правления и осознавали роль немецкой теории в данном вопросе, они все же категорически отвергали оценочный подход к концепции вины и склонялись в сторону психологической (психической) оценки. Для ознакомле­ния с полным анализом подхода советского уголовного права к проблеме оснований, отрицающих виновность, и их следования определенным тенденциям в системе общего права см. мою работу «Индивидуализация условий, исключающих виновность»1. Иными словами, вина в данном аспекте рассмотрения состоит в самом намерении лица или его душевном и умственном состоянии, а не в социальном и нравственном критериях его поведения. Мы не собираемся дискутировать по поводу заслуг той или иной теории, противостоящих друг другу, но затронуть этот вопрос представляется необходимым для того, чтобы отметить проблемы, возникшие в связи с переводом.

Российский Уголовный кодекс определяет вину как эквивалент умышленного и неосторожного поведения и, таким образом, видно, что в кодексе ясно просматривается именно психологичес­кая теория вины. Для того чтобы точно выразить концепцию оснований, исключающих виновность, необходимо создать новый термин, который бы не смешивался с определением вины, приня­тым в кодексе. В связи с этим мы в переводе провели четкую грань между понятиями вины и виновности. Последняя относится к оценочному аспекту вины. Принимая во внимание это различие, мы можем без зазрения совести определить концепцию excuses как обстоятельства, исключающие виновность. Justifications (Rechtfertigungsgrttnde), в свою очередь, могут быть определены как обстоятельства, исключающие противоправность. Таким обра-

Southern California Law Review. (1974). № 47. P. 1269.

Ульк. ouCK.ii госу.арст е    ый     ]

университет       j;

НАУЧНАЯ БИБЛИОТЕКА?

18

Введение американского автора

Введение американского автора

19

зом, читатель встретит следующие выражения в их переводе на русский язык:

обстоятельства, исключающие противоправность (факто­ры, отрицающие противоправность) — эквивалент justifica­tions (Rechtfertigungsgriinde);

обстоятельства, исключающие виновность (факторы, от­рицающие оценочный аспект виновности) — эквивалент ех-ecuses ( Entschuldigungsgriinde ).

В тесной взаимосвязи с проблемой терминологии, относящейся к execuses, находится проблема вменения противоправного дейст­вия конкретному обвиняемому, и мы опять сталкиваемся с задачей поиска нужных эквивалентов в русском языке. Немецкие юристы обычно обращаются к проблеме вменения, или Zurechnung, что в буквальном смысле означает «причисление деяния на чей-то счет». В немецком и русском языках эта концепция выражается юриди­ческим понятием невменяемости (Unzurechnungsfahigkeit). Имен­но невменяемый представляет собой то лицо, которому не может быть вменен противоправный акт. Поэтому мы решили, что термин «вменение» является наиболее близким переводом немецкого тер­мина Zurechnung.

Еще одним важным термином, требующим перевода с немец­кого, является концепция Tatbestand. Она представляет собой основной обвинительный акт, выдвинутый перед тем, как обстоя­тельства, исключающие противоправность или виновность, всту­пают в действие. Представляется весьма трудным перевести этот сложный термин на английский и русский языки. Однако я обратился к одной из своих книг (Rethinking Criminal Law), в которой я использовал перевод Tatbestand как «определение преступления». В русском же переводе мы использовали или просто «определение», или «дефиниция».

Стоит добавить, что русский и немецкий языки предоставляют больше лексических возможностей для обсуждения проблем neg­ligence и recklessness (неосознанной и осознанной неосторожнос­ти). Оба термина — «неосторожность» и Fahrlassigkeit — охва­тывают две разновидности риска. В свою очередь, в книге мы проводим различие между осознанной и неосознанной неосторож­ностью.

В процессе перевода возникла еще одна трудность, касающаяся различия между общей крайней необходимостью как основанием,

исключающим противоправность (§ 34 УК Германии), и личной крайней необходимостью как основанием, исключающим винов­ность (§ 35 УК Германии). Российский Уголовный кодекс призна­ет лишь одну форму — крайнюю необходимость. Для того чтобы осветить раздвоение, принятое УК Германии, в книге мы четко разграничиваем общую крайнюю и личную крайнюю необходи­мость.

Остается надеяться, что создание новой терминологии расши­рит русский юридический лексикон и расчистит дорогу для пос­ледующих переводов других западных трудов на русский язык. Я глубоко признателен моему соавтору, профессору Наумову, и Екатерине Непомнящей за то, что они разделили со мной кропот­ливый процесс поиска новых терминов и способствовали осущест­влению моих чаяний и надежд по поводу русского перевода.

Многие из моих друзей, коллег, помощников и студентов также помогли мне сделать английский текст ясным и доступным. Я бла­годарен Брюсу Аккерману, Расселу Кристоферу, Энтони Дилло-фу, Албину Эзеру, Манфреду Габриэлю, Кенту Гринуолту и Джеймсу Джакобсу за их советы и комментарии по ходу написания книги. Вместе с тем хотелось бы выразить надежду, что новый интеллектуальный подход к уголовному праву, нашедший отраже­ние в настоящей работе, послужит стимулом для нового поколения студентов и ученых к исследованию фундаментальных принципов уголовного правосудия.

Джордж Флетчер

Введение российского автора

21