Глава III. Представления о правовых ценностях и о правовой культуре, характерные для российского общества пореформенного периода и современности

Отношение к праву российского крестьянства

и трансформация крестьянского правосознания

в пореформенный период

Великая крестьянская реформа 1861 г. коренным образом изменила правовую жизнь России тем, что одним актом в стране появилось несколько тысяч новых субъектов права, которые до того были полностью исключены из правовой действительности государства. Это потребовало срочного реформирования законодательства, определяющего не только правовой статус крестьян, но и регламентирующего правовые отношения с участием новых граждан Российской Империи.

Однако новое законодательство привносилось не в правовой вакуум. Несмотря на то, что крестьяне были изолированы от всего остального общества, они не могли жить, не вступая в правовые отношения между собой. До реформы крестьяне находились в юрисдикции своих владельцев, но она распространялась только на отношения между помещиками и крепостными. Внутри же крестьянской общины действовало обычное право, которое и формировало народное правосознание.

Крестьянскую правовую культуру можно отнести к смешанному типу теоцентристской и социоцентристкой культуры. Особенности хозяйственно-бытового уклада крестьянской жизни определяли природу миропонимания. Традиционную культуру  отличает целостность, духовная и социальная недифференцированность, которая отражается во всех сферах бытия. Главные ценности такой культуры присутствуют во всем, они являются основой духовного единства общества, тождества человека с самим собой, его уверенности в смысле своего существования и назначения.

Отличительной чертой крестьянской культуры является доминирование над человеком групповых связей. Членство в сложившейся группе – общине, семье – обеспечивало доступ к средствам производства. Важным следствием таких отношений, возникших вследствие неразвитого сельскохозяйственного производства, является ориентированность индивида на коллектив, где он чувствует себя членом группы, а не автономной личностью. «Общинное сознание»  влияло на то, что обычное право рассматривало правоотношения как групповые, а не индивидуальные действия, сосредоточивалось на взаимных обязанностях, а не на субъективных правах. Даже такое преступление как убийство, расценивалось как причинение вреда всему роду убитого.

Судебное преследование по всем делам осуществлялось по инициативе потерпевшей стороны. Отсюда же и приверженность неформальной юстиции, распространение самосуда, большая роль примирений и реституций как средства разрешения споров. Все это объясняется не отсутствием уважения к суду, а тем, что цель права в традиционной культуре – поддержание общественного равновесия, а под справедливостью крестьяне понимали восстановление нарушенного порядка. Крестьянам не было свойственно понимание справедливости в качестве устранения и предупреждения нарушений, уверенности личности в том, что права ее соблюдаются другими, и если они будут нарушены, то суд их восстановит.

Этим обусловлены и особенности крестьянского правопонимания: для крестьян право – это суд, наказание, возмездие. В крестьянской культуре не было представления о праве как соотношении обладания правом и обязанностью. Это связано и с тем, что среди ценностей обычно-правовой культуры отсутствовала свобода личности, а, значит, и личная ответственность. Поэтому обычному праву не знакомы диспозитивные нормы.

Смысл и оправдание права в традиционной культуре виделись в поддержании межличностных отношений на основании «чувства справедливости», а также групповой солидарности, так как преобладающей ценностью в крестьянской культуре было общество, а не отдельный человек. Таким образом существовавший крестьянский бытовой уклад – община, совместное производство, натуральное хозяйство и т. п. – объективно способствовал формированию нормативного сознания, тяготеющего к социоцентризму, совмещенному с теоцентризмом.

Групповой характер обычного права проявлялся в особенности его структуры, которая характеризовалась отсутствием деления на публичное и частное право. Поэтому, к примеру, брак у крестьян не личное дело, а общественное. В личные отношения между супругами допускалось вмешательство публичной власти. Грубое обращение мужа, пьянство были частыми поводами для обращения в волостной суд. Кстати, рудименты такого правосознания сохранялись и в советский период, когда в товарищеские суды или в партийные органы обращались с просьбой о вмешательстве во внутрисемейные дела.

Характерно, что в западных системах права примерно со второй половины XX в. появились законы, позволяющие публичной власти вмешиваться в отношения супругов, родителей и детей и т. д. Однако ценностные основания подобных правовых норм в западной и традиционной крестьянской культурах различны и даже прямо противоположны. Если в первом случае подобное вмешательство допускается, исходя из признания ценности свободы и прав человека, то во втором, напротив, из недопустимости индивидуальной свободы.

Понятие о групповой ответственности, а также отсутствие деления на отрасли права (гражданское, уголовное, административное, семейное и т. д. право отсутствовали в крестьянском праве) сказывалось и на договорных отношениях. Народное «обязательственное»  право допускало вмешательство властей в договорные отношения и применение уголовных наказаний за их нарушения, что в корне противоречило принципам писаного гражданского права. Само же понятие договор рассматривалось не как свободное соглашение людей, а как обязательства, причем групповые. Поэтому крестьянскому обычному праву известен в основном только один вид договорных отношений – договор товарищества, являвшийся юридическим выражением крестьянской формы кооперации – артели, который отсутствует в гражданском праве.

Однако из этого не должен следовать вывод, что индивид в крестьянском обществе обладал только групповым статусом и не являлся субъектом права, то есть, не был наделен определенными правами и обязанностями. Правосубъектность – важная основа юридического состояния лица – имела лишь свою специфику.

Во-первых, она обреталась с рождением и прекращалась со смертью (физической или политической, которой являлось изгнание из общины). Отсюда и особенности, скажем, порядка наследования в обычном праве, в котором ограничена воля наследодателя, и наследование по завещанию практически не имеет распространения.

 Во-вторых, изменение правосубъектности было связано не с возрастом, а с событиями, переломными моментами в жизни человека. Так, полное совершеннолетие наступало при вступлении в брак, основания своей семьи. Поэтому в социальной структуре крестьянского общества большое значение придается возрастной иерархии.

Поддерживая групповое единство, обеспечивая индивиду чувство надежности и безопасности, обычное право в то же время сковывало его инициативу и самостоятельность. Характерной чертой обычного права является обезличенность, статичность правового состояния человека. Правовое положение, зависящее от общего статуса, не подразумевает развития человека. И человек в таком обществе не только не имеет возможности, но и не видит необходимости в развитии личных способностей, поэтому в таком обществе практически нет личности как таковой. Нет и развитых представлений о ценности свободы человека, о необходимости ее правовой защиты.

Общинная солидарность, подкрепленная традиционными ценностями и стереотипами поведения, обеспечивала незыблемость существующего порядка, в том числе и правопорядка и непререкаемое подчинение нормам.

В таком обществе складывалось некритическое отношение к праву, а, следовательно, и к органам власти, обеспечивающим его исполнение и защиту: в первую очередь к суду и администрации. Поэтому в обычном праве нет проблемы истины – истиной является постановление судебного органа. Причем такой стереотип отношения к правовой норме и к власти проецировался в дальнейшем и на отношение крестьян к писаным государственным законам, и государству вообще. Это была одна из основных причин формирования крестьянского правового идеализма, последствия которого крайне разрушительны, так как следующий за неудовлетворенными юридическими иллюзиями шаг трансформации правосознания – скептицизм и нигилизм по отношению к праву, дискредитация истинных правовых ценностей.

 Общинное сознание и групповые связи не дают возможности появлению новых индивидуальных запросов и потребностей в их удовлетворении. Вследствие этого, характерной чертой обычного права крестьян было примитивное правотворчество, сводившееся исключительно к судебному.

Правовое состояние такого статичного общества не ориентировано на способность права быстро приспосабливаться к развивающимся социальным и экономическим отношениям. Это не значит, что нормы обычного права не изменялись, иначе они не были бы жизнеспособны, однако в сознании людей они оставались незыблемыми, что и обеспечивало их выполнение. Поэтому обычное право очень консервативно, плохо воспринимает новации и с трудом их усваивает.

Это связано и с еще одной особенностью крестьянского обычно-правового сознания, в котором отсутствует такой институт, как общая правовая норма. В традиционном обществе нет эталонов поведения, отличных от самого поведения. Этим можно объяснить и тот факт, который не раз отмечала, к примеру, правительственная комиссия по преобразованию волостных судов, что крестьяне на вопрос об обычаях в большинстве случаев отвечали: «местных обычаев не знаем, судим по справедливости», «у нас нет обычаев о порядке наследования, а все меняется, смотря по человеку»  и т. д.

Однако такое положение не должно служить основанием для релятивизма обычного права, поскольку невозможно отрицать наличие правового сознания у крестьян: у них существовали правовые взгляды и убеждения, им было присуще четкое представление о том, как можно поступать и как нельзя в тех или иных ситуациях. Другое дело, что понятие «справедливость»  у них распространялось исключительно на судебный процесс, с которым собственно и ассоциировалось право.

Но правовые нормы необходимы не только для суда, но и для установления правовых отношений в обществе, для укоренения в членах общества сознания своих прав и обязанностей и для предупреждения нарушения права. Норма нужна для того, чтобы суд руководствовался таким же правилом для восстановления нарушенного права, каким это правоотношение и было установлено.

Справедливость не может быть индивидуальным чувством, основанным на интуиции. Смысл этой правовой ценности заключается в том, что она должна быть основанием координации общих и частных интересов. Следовательно, выражением правовой культуры должно быть также формальное равенство, означающее одинаковое ко всем применение норм права (законов, обычаев или прецедентов). Такая справедливость, включающая в себя понятие равенства, требует подчинения частного случая общему правилу, ясно сформулированному в сознании судьи. В противном случае общество не гарантировано от судейского произвола с одной стороны, и недоверия к суду, с другой. Такого проявления правового нигилизма и разрыва межкультурной коммуникации между судьей и обывателем избежать гораздо легче в том случае, когда существуют общие нормы права, известные всем.

Формальное равенство необходимо и для антропоцентристского понимания «справедливости», которое исключает «лицеприятие»  при судебном разбирательстве, столь характерное для народного процессуального права. Юридическое значение этой ценности правовой культуры выражается в первую очередь в том, что социальная опасность лица связывается с совершением конкретных действий, а все другие критерии и признаки могут иметь уголовно-правовое значение лишь при наличии состава преступления в действиях обвиняемого.

Но для русского народного сознания нормой было как раз неравенство. Однако неравенство прав и обязанностей в традиционном обществе строилось не на экономическом положении (владении землей и другими средствами производства), как в позитивном праве этого периода, а на системе межличностных отношений. Это неравенство рассматривалось как средство, обеспечивающее внутреннюю солидарность, а значит, имело ценностный характер в правовой культуре.

Наиболее ярко неравенство в крестьянском обществе выражалось в половой и возрастной иерархии. Поэтому брак рассматривался не как союз равных личностей, а как опека мужа над женой, что имело негативные юридические последствия, так как сказывалось на имущественном положении женщин в семье и на порядке наследования семейной собственности. Возрастное и половое неравенство определяли необязательность согласия на вступление в брак и на условиях расторжения брака, по которым мужчина пользовался преимуществами.

Неравное положение в крестьянском миру занимали и замкнутые «касты» : кузнецы, палачи, лесорубы. Следует отметить и неравноправие членов, не принадлежащих к общине. Они не были защищены правом в той же мере, что и члены общины: нарушение их имущественных прав не рассматривалась как преступление, народ также четко разграничивал посягательство на жизнь посторонних, к которым относились с недоверием и презумпцией виновности, от посягательства на жизнь члена общины.

С отсутствием норм в обычном праве связана и проблема кассации. И мы вновь возвращаемся к проблеме истины как ценности права. Ее носителями должны быть процессуальные нормы и нормы о кассациях, апелляциях, презумпции невиновности и т. д., отсутствующие в обычном праве.

Истина заменена в обычном праве понятием правда, а справедливость -милосердием, которое является моральной и религиозной, но не правовой ценностью. Между тем, крестьяне хорошо усвоили практику смягчения или отмены уголовных наказаний, которая широко применялась к ним из патерналистских соображений, если крестьяне ссылались на свою «отсталость» . Помилование, которое даже в законодательстве именуется актом милосердия , прочно вошло в русское уголовное право второй половины XIX – начала XX в., подменяя зачастую практику апелляций и кассаций.

На такое теоцентристское отношение к истине накладывало отпечаток христианство, в котором закон расценивается ниже благодати и целостность истины выражена только в личности Христа . Личностное начало в западноевропейском христианстве восходило к традиции античной свободы, которая стала почвой, на которой выросла свободная личность Нового времени. На Руси же эллинское наследие считалось варварством и отвергалось как еретическое, языческое. Русское религиозное сознание было воспитано на учении восточной патристики. Причем из Византийского христианства, которому не чужды были и гуманистические традиции, Русь усваивала скорее аскетизм , в котором идея свободы объединена с пониманием всеобщего бытия как абсолютного добра и блага. Отсюда и развитые теократические ориентации русского политико-правового сознания. На этом же основан и принцип субъективности, доминирующий в русском правосознании, придающем большое значение духовному началу бытия, что существенно отличает его от западноевропейского рационализма.

Теоцентризм обычно-правового сознания проявлялся и в воззрениях на государственное право. Своеобразный «конституционализм», то есть представление о верховенстве права над политической властью, равно как и над всеми членами общества, присутствующий в традиционном сознании, имеет скорее не юридическую природу, а сакральный смысл. Священный «дух»  закона, признанный приверженцами концепций естественного права за основу правопорядка и святость буквы закона, чтимая позитивистами, воспитанными на традициях римского права, сливаются в обычно-правовом сознании воедино, так как в нем отсутствует разделение буквы и духа закона.

Особенностью русского крестьянского сознания было неприятие разнообразия этических воззрений, поэтому право практически сливалось с моралью и религией. Отсутствие специализации культуры проявлялось и в ее институциональных элементах, и в субъективной сфере – в правовом сознании, которое формировали не только юридические воззрения, но и моральные установки и религиозные предписания.

На это обращали внимание многие исследователи народных юридических обычаев. «Разницы между грехом и преступлением почти не существует у них: важное уголовное преступление – убить человека, например, называется большим тяжким грехом», а кража «строевого леса, дров и прочее – грешком», – писал в 60-е годы XIX века П.С.Ефименко. В архивах этнографического бюро кн. В.Н.Тенишева мы находим: «Понятие как о грехе, так и о преступлении смутное. Всякое преступление, по народному представлению, греховно» . Это же отмечал и Б.Кистяковский: «Нормы права и нормы нравственности в сознании русского народа недостаточно дифференцированы и живут в слитном состоянии. Этим, вероятно, объясняются и дефекты русского народного обычного права» .

Грех в крестьянском сознании – не просто православная категория. Это более древняя, архаичная формула, которой оценивается нанесение ущерба и убытка. Ущерб наносится не только коллективу, но и установленному (богами) порядку – вот главное в оценке наказуемого деяния, основа правового мышления народа.

Искаженность правосознания крестьян заключалась в том, что моральные ценности не направляли развитие правовых воззрений, а право становилось основой морали или же нормы морали становились нормами права. В крестьянском праве уголовные санкции были тесно связаны с моральными оценками деяния, обоснованными общественной значимостью поступка и нравственными качествами обвиняемого.

Меры наказания за убийство человека в крестьянском праве могли быть ниже, чем, к примеру, за поджог или конокрадство. Присяжные-крестьяне, готовые оправдать убийцу, никогда не смягчали приговор поджигателям. А убийство детей, особенно новорожденных младенцев, вообще не считалось тяжким преступлением . Строгие нормы морали позволяли мужу избивать или даже убивать прелюбодейную жену, и никто не задумывался над тем, насколько несоизмеримы тяжесть наказания и проступка.

Мораль и право настолько сливались в сознании народа, что это приводило к оправданности подавления свободы человеческой личности . Слепое повиновение, принуждение, характерные для общинной нормативной морали, были включены ими в понятие права. Подобное отношение к праву не могло вывести его в ранг самостоятельной ценности.

Связь правового и религиозного сознания находила отражение в том, что в обычном праве большое значение придавалось соблюдению юридических процедур и обрядов, несоблюдение которых делало сделку недействительной. Из этого не должно следовать, что процедура важнее, чем нормы материального права, на чем настаивали многие противники обычного права, считавшие, что в крестьянском праве гражданские нормы сводятся к обыкновениям типа «магарыча» . Дело скорее в том, что в обычном праве различие между второстепенным и основным проводится не там, где его видят те, чье правосознание основано на принципах, близких римскому праву или на принципах антропоцентризма. Поэтому я склонна разделять предположение М.Супотаева о том, что в традиционном праве норма и процедура не дифференцированы, то есть в абстрактном виде (вне процедуры) нормы невозможны .

Связь правового сознания с религиозным и моральным отражается и на воззрениях народа на наказуемость тех или иных деяний, а также на способах установления виновности подозреваемых лиц.

Так, большой круг деяний, определенных даже в конце XIX – начале XX вв. народным правосознанием в разряд преступных, связан с колдовством. Известный адвокат Н.Карабчевский в 1902 г. писал: «Недавно в газетах передавалось известие из Новгородской губернии Боровичского уезда о том, что «в деревне Врачево крестьяне сожгли бабу Аграфену Игнатьевну, которую считали колдуньей». На сельском сходе порешили: «запечатать Грушку и сжечь», на том основании, что «всякое их терпение с нею лопнуло». Виновных крестьян, разумеется, будут судить за преднамеренное убийство, и «новый суд», быть может, строго покарает крестьянское «невежество». Но может случится и так, что присяжные вовсе оправдают это убийство, и это будет лишним прецедентом в умах темного люда к беспрепятственному истреблению всевозможных доморощенных колдуний и ведьм» .

Другой подобный случай, однако с менее ужасающими последствиями, описан Б.Кистяковским. В своей статье «Волостные суды, их история, настоящая их практика и настоящее их положение», помещенной в VI томе «Трудов этнографическо-статистической экспедиции в Западно-Русский Край, снаряженной Русским Географическим Обществом», он приводит решение Лялицкого волостного суда Черниговской области, который присудил крестьянина к уплате штрафа в 10 рублей за то, что он околдовал лошадь другого крестьянина. Причем суд кроме штрафа вменил в обязанность «снять колдовство»  с лошади.

В то же время в массовом правосознании не считался преступным целый ряд деяний, попадавший под действие уголовных законов. Так, например, нарушениями не считались прошение милостыни, оскорбление чести полиции, нарушение порядка в суде. Своеобразен был взгляд на обман и мошенничество: «не обманешь – не продашь». Не смотрели как на преступление на взяточничество, тайную торговлю вином. Недонесение о совершенном преступлении не только не считалось преступлением, но напротив, обязанность доносить вызывала осуждение в народе  и т. д.

Обычное право индифферентно к понятию о наказуемости покушения на преступление, в нем нет «особых обстоятельств, уменьшающих вину. Также народ не придает значения месту и времени совершения преступления, не разбирается особо в побуждениях, приведших к преступлению» . Это становится понятным, если вспомнить, что преступление или проступок рассматривалось как причинение вреда коллективу, который в любом случае необходимо удовлетворить, а личность не представляла в данном случае никакой самостоятельной ценности. Поэтому народному праву безразлично, причинен ли ущерб в состоянии невменяемости, аффекта, вследствие неосторожности или умысла, была ли вообще вина. «За нечаянно – бьют отчаянно», – гласит «народная мудрость» .

Отсутствие понятия личной ответственности основано на религиозных представлениях о греховности мира, которое отражается и на человеке как акте божественной воли. «Все от Бога» – основной мотив правового поведения. Поэтому весьма распространенная мера ответственности – «грех пополам», которая применялась в случаях недостатка доказательств . В крестьянском праве ответственность налагается на обе стороны, участвующие в конфликте, как избранные Богом для возникшей ситуации.

Неразвитость процессуальных норм не означала, что народное сознание не выработало определенных правил разбирательства по делам. Однако эти правила основывались не на правовых ценностях, не на принципе презумпции невиновности, а на нормах и принципах морали и религиозных предрассудках, на представлениях крестьян о скором и справедливом суде, не обремененном юридическими формальностями.

Неадекватное отношение крестьян к юриспруденции отражается в их негативном отношении к объективным доказательствам. Связано это с тем, что в крестьянском сознании нет линейного времени, поэтому они недоверчиво относятся к тому, что было в прошлом. Для крестьян гораздо большее значение имеет момент «здесь и сейчас», поэтому с таким вниманием они относятся к субъективной стороне доказательств, переживаемой как со-бытие.

Обширный материал о судебном разбирательстве в народном суде собран в конце XIX века В.Тенишевым, П.С.Ефименко и др. Приведем лишь несколько типичных примеров, имеющих отношение к оценке показаний участников процесса: «Сам говорит, а сам воет, значит не обманывает»; «Всю морду на бок воротит и в глаза глядеть стыдится, значит врет»  и т. д. В качестве доказательств, приводивших часто к оправданию подсудимого, в крестьянском правосудии большое значение имели «божба, снятие образа и его целование, проклятие себя и членов своего семейства, пожелание себе провалиться сквозь землю, лишиться руки, ноги, сей час ослепнуть и т. п.» . И, конечно, «царицей»  доказательств на Руси из покон веков было собственное признание обвиняемого, которое старались получить любыми соответствующими тяжести преступления средствами.

Неразвитое в крестьянском сознании воззрение на суд позволяло обращаться за решением не только в судебные органы, но и наделять такими полномочиями чиновников администрации. Поэтому, даже после реформ большую роль играли не судебные органы, а администрация. Это, конечно, не было определено в нормах, но осуществлялось на практике повсеместно. В этом кроется и причина недоверия масс к суду, поскольку отношение к чиновникам в народе всегда было враждебным. Выступления крестьян – депутатов при обсуждении в Думе вопросов реформирования судоустройства, относящиеся уже к началу XX в. подтверждают этот факт. Приведем типичное выступление по этому поводу крестьянина Челышева (Самарская губерния): «Единоличный судья будет тем же чиновником (…) закон предусматривает, что если на месте не хватит лиц, способных быть судьями, судей будут посылать из Петербурга, чужих людей, чуждых по вере, чуждых по обычаю, не знакомых с местной жизнью» .

Неверным было представление крестьян и о равном суде. С точки зрения цивилизованного правосудия, равный суд – всесословный. Для крестьян же «равный»  суд тот, где крестьян судят сами крестьяне, а не профессиональный судья. Предубеждение против судьи как против «чужого»  становится понятным, если учесть особенности менталитета крестьян, привыкших с недоверием относиться к «чужакам», тем более к представителям других сословий. В данном факте очевидно влияние социоцентризма, с его повышенным вниманием к социальной иерархии.

Одну из основных черт крестьянской культуры составляла неразделенность производственных отношений и духовной деятельности. Средства производства и духовное творчество развивались у крестьян таким образом, чтобы гармонично сочетаться с окружающей средой, что получило соответствующее воплощение в обычаях. С наибольшей ясностью эти черты крестьянской культуры раскрываются при опосредовании отношения человека к земле и другим природным ресурсам.

В крестьянской среде понятие собственности на землю отсутствует только в том смысле, в каком его понимало европейское и русское позитивное право. Но это, тем не менее, не означает, что крестьянское сознание исключало институт собственности. Напротив, собственность имела ценностное значение в крестьянской культуре и абсолютно соответствовала их миропониманию. Поскольку мы отмечаем неразрывность материального и духовного производства у крестьян, то и их отношение к земельной собственности должно было быть соответствующим.

Владение собственностью рассматривалось крестьянами как возможность трудится и самовыражаться через труд, ибо другого способа самовыражения они не знали, у крестьян не было понятия досуга, и вся их духовная культура напрямую была связана с крестьянским трудом. Из всех правомочий собственника, составляющих право собственности на землю, выражаясь языком современного гражданского права, им известны только владение и пользование.

Как отмечается в юридической литературе, обычное право чаще всего включает в себя представление, не совпадающее с понятием земельной собственности, принятым в европейском и русском гражданском праве. Оно скорее означает господство над вещью, которое основывается на принадлежности земли к общине . Сказанное справедливо и в отношении обычного права русских крестьян, о чем свидетельствуют многочисленные данные, собранные этнографами и юристами прошлого столетия .

Это характеризует и индивидуальные права общинников на выделенные им участки земли, находившиеся в распоряжении общины. Согласно обычаям, индивид сохранял права на землю лишь до тех пор, пока поддерживал связь с нею. Утрата этой связи, например, оставление надела необработанным вследствие длительного отсутствия крестьянина, служило основанием прекращения его права землепользования. Правовые представления об исключительности прав индивида на землю, не находящуюся в обработке или не занятую под строения, были неизвестны русскому крестьянству до 1861 г., что вытекало из специфики традиционной культуры.

Исходя из собственных представлений о собственности, крестьяне считали совершенно оправданными свои требования о наделении их землей на том основании, что они ее обрабатывают. И эта разница понятия собственности у крестьян и населения, живущего по гражданским законам государства, служила почвой для постоянных конфликтов между крестьянами и их бывшими помещиками. Не получая удовлетворения своих требований, крестьяне прибегали к насильственному захвату помещичьих земель не столько в силу того, что они не уважают права собственника, а в силу специфики своего представления о собственности. Помещичья и государственная земельная собственность в глазах крестьян выглядела как «ничейная» .

Кроме того, более глубокое исследование народного права позволяет обнаружить в нем черты, близкие к положениям римского права, что, между прочим, для европейского правосознания является важным критерием правовой культуры. Так, в обычном праве крестьян были развиты положения, ограничивающие право собственности, являвшиеся, по сути, аналогией римских законных сервитутов (obligationes ex lege)  и которые не были в должной мере освещены в позитивном гражданском праве. Законное ограничение права собственности в той мере, в какой это необходимо для обеспечения этого права всем членам общества, вполне соответствует принципу справедливости, составляющего основу права как элемента культуры.

К таким природным ресурсам, как леса, луга, водоемы и т. д., крестьяне вообще не относились как субъект к объекту права, то есть как к собственности. Это опять же объясняется «трудовым началом»  этого права. Поэтому довольно распространенными преступлениями против собственности среди крестьян были порубки в чужих лесах или ловля рыбы в водоемах, находящихся в частном владении, которые, однако, у самих крестьян преступлениями не считались. И, следовательно, все обвинения крестьян в криминальных наклонностях и отсутствии уважения к праву, построенные на основании статистики преступлений против собственности, не могут считаться вполне оправданными, так как не учитывают особенностей народных представлений о праве и преступном деянии.

Описанное выше состояние крестьянского правосознания было настолько устойчивым, что отголоски его действенны в России и сейчас. Тем не менее, в результате реформ 60-х годов XIX в. крестьянское правосознание подверглось некоторой трансформации.

Нормы обычного права, пережившие условия общественной жизни, к 60-м годам уже не соответствовали действительности и не отвечали потребностям крестьян. И в результате возникала следующая коллизия, которая распространена в области этических явлений: система норм, которая появилась как результат стремления к справедливости, изжив себя, вступила в противоречие с этим правотворящим фактором. Приспособиться к новым условиям обычное право не могло в силу своей специфики – консервативности, отсутствия механизмов, обеспечивающих быструю реакцию права на изменения. Поэтому крестьяне все чаще выдвигали требования «судить их по закону», к которому они начинали испытывать уважение, а не по обычаям, к которым они относились все более скептически. Крестьяне стали относиться к законам как к фактору принадлежности к более благополучным социальным группам, а свое обычное право стали воспринимать как следствие собственной неразвитости.

Личное освобождение крестьян стало первым шагом для создания основ новой системы ценностей. Решающую роль здесь должно было сыграть рождение крестьянина-собственника, свободного и ответственного за свою свободу, что воспитывало в русских крестьянах дух индивидуализма и уважения к правам личности и учило их осознавать свои собственные права.

К началу XX в. у многих крестьян сложилось представление о гражданских правах и равенстве перед законом и судом, что нашло отражение в крестьянских приговорах, представляемых на имя царя. Даже предполагая, что понятия эти еще не были глубоко усвоены в народном сознании, следует все-таки отметить начавшиеся процессы трансформации правовых воззрений крестьян. В пользу этого факта говорит и изменение понимания свободы крестьянами. Если до реформы свобода понималась скорее как вольность, то есть своеволие, то в начале XX в. анархические мотивы все более вытесняются правовыми.

Это нашло отражение и в крестьянских методах борьбы за свои интересы, использовавшихся ими в ходе революции 1905–1907 гг. Крестьяне, в отличие от остальной революционно настроенной массы населения, не только участвовали в открытых выступлениях и прибегали к активным формам борьбы. У них более, чем в других слоях населения жили надежды на правотворчество в аграрной и политической области, в котором они пытались участвовать и в Государственной Думе, и составляя приговоры – документально оформленные коллективные обращения в высшие инстанции (чаще всего на имя царя), содержащие местные, а также общеэкономические и общеполитические требования и пожелания.

Запись и отсылка приговоров являлась по российским законам противоправной деятельностью, поскольку петиционное право принадлежало только общественным и сословным собраниям и то в пределах местных «польз и нужд». Всякие ходатайства, касающиеся государственного устройства и выходящие за рамки сословных интересов, были противозаконны, и их авторы привлекались к ответственности и наказанию. Указ от 18 февраля 1905 г. предоставил населению более широкие полномочия в области петиционной правоподачи. Но в дальнейшем, начиная с первого указа об учреждении Государственной Думы от 6 августа 1905 г., правительство всячески старалось препятствовать составлению и принятию петиций, постоянно ужесточая административные и уголовные санкции против «зачинщиков».

Между тем, крестьянское представление о праве как о правде морально оправдывало совершение противозаконных действий, если они были связаны с надеждами на лучшее устройство и разрешение своих проблем. Такой путь правотворчества, направленный на изменения положительного законодательства, противоречащего народному представлению о справедливости, свидетельствовал о наличии правового сознания, определяющегося «волей к праву», к справедливости.

Появилось в крестьянском сознании и понятие равенства, хотя имелось в виду в основном равенство сословное. Большое место в крестьянских приговорах занимали требования равного суда, устранения сословной дискриминации (в первую очередь в сфере налогообложения).

Что касается формального равенства, оно не понималось народом, правовое воспитание которого происходило в условиях жестокой несправедливости, приводящего к пауперизации основной массы населения. Поэтому представление о правовом равенстве смешивалось с материальным равенством, то есть уравниванием. В народном сознании сохранялись социоцентристские ориентации, которые влияли на представления об этой ценности правовой культуры

Другой причиной искажения понятий был нерешенный аграрный вопрос и вопрос крестьянской собственности. Как указывал С.Ю.Витте, при освобождении крестьян «бесцеремонно обошлись с принципом собственности и нисколько в дальнейшем не старались ввести в самосознание масс этот принцип, составляющий цемент гражданского и государственного устройства всех современных государств».

Многие юристы и представители администрации рассматриваемого периода, свидетельствовали о неуважительном отношении крестьян к собственности. Вслед за ними, в науке сложилось устойчивое мнение об отсутствии правовых представлений о собственности у крестьян. Однако этот вопрос представляется более сложным и неоднозначным, чем кажется на первый взгляд. Можно принять во внимание отрицательное отношение крестьян к понятию «частная собственность», которое воспринималось главным образом как «земельная собственность». Но, с другой стороны, неприязнь эта скорее касалась вербальной формулировки, которая ассоциировалась в крестьянском сознании с помещичьим землевладением и эксплуатацией.

Но все-таки, несмотря на вопрос о принудительном отчуждении, в других отношениях Положение об освобождении крестьян 19 февраля 1861 г. давало возможность для развития в крестьянском правовом сознании понятия неприкосновенности собственности как одного из важнейших гражданских прав. С 1861 г. процесс этот принял, казалось бы, необратимый характер, однако реакционные меры Александра III повлияли на него не лучшим образом.

Получив личную свободу, крестьяне начали усваивать собственность в качестве одной из непреложных ценностей права, они стали стремиться к гражданским свободам и осмысляли преимущество права частной собственности. Либеральные идеи о развитии частной инициативы созвучны представлению крестьян, причем не только русских, о собственности, а вернее, о возможности приобретении права собственности путем освоения, основанного на обычно-правовом воззрении. Народ начал понимать и то, что частная собственность освобождает от несправедливости круговой поруки, вынуждающей сильных платить за слабых членов общины, зачастую лентяев и пьяниц.

Крестьяне стремились приобщаться к праву, усваивать законы государства. Об этом свидетельствуют многочисленные материалы обращения крестьян в суд по решению спорных вопросов касательно своей собственности . Причем крестьяне все чаще предпочитали иметь дело с образованными мировыми судьями, а не с неграмотными членами волостных судов . Но и волостные суды нередко основывали свои решения не на обычных нормах, а на постановлениях Х тома Свода законов или на сенатских решениях . С.Ю.Витте отмечал, что обычное право начало проникаться началами общегражданского права, прочно установившимися в народном правосознании .

Препятствием для развития правосознания крестьян стало невнимание правительства к социально-экономическим проблемам и нежелание идти на контакт с народом. В этой ситуации под влиянием революции и рабочего движения у крестьян все больше наблюдается крен неустойчивого еще правового сознания в сторону формирования сознания политического.

С другой стороны, необходимым средством для формирования у крестьян верного представления о праве, правовой культуре являлось просвещение. Просвещение должно было осуществляться не только в прямом смысле, но и в суде, для чего важна была гласность судебных заседаний. Народ должен был видеть судебный процесс, слышать принимаемые судебные решения, в результате чего стал бы обращать внимание на те вопросы, о которых раньше, возможно, и не задумывался.

Этим же целям, кроме идеи равенства, служит принцип бессословности суда. Если бы народ обращался не в волостные суды, а в суды общей юрисдикции, решающие дела справедливо, он бы скорее начал понимать значение юстиции.

Преодолеть фактор народного недоверия к суду реально через независимость судебной власти. В пореформенной России это было невозможно, так как суд испытывал постоянное воздействие со стороны правительства и администрации. Необходимо же было укоренить в народе мысль о том, что независимость судебной власти важна, прежде всего, для него самого, а не для судей, могущих использовать ее по своему усмотрению.

Еще одним врагом культуры является нищета, ставящая человека в зависимость от своих пороков и страстей. Нищий не может быть свободным, а, значит, и справедливым. Нищий, за редчайшим исключением, не может быть личностью и уважать личность в другом. Нищета не может почувствовать вкуса общечеловеческих ценностей. Так что ни о каком правильном понимании целей правосудия не могло идти речи в условиях полного обнищания основной массы населения.

Крестьяне могли как угодно объяснять свое неприятие официального суда, могли слагать поговорки о взяточничестве в суде и байки о продажности «судейских», но часто за этим крылась причина, высказанная одним из крестьян-депутатов Государственной Думы, объясняющим невозможность упразднения волостного суда тем, что «путь правды к мировому судье имеет для крестьян преграждение в виде всевозможных формальностей, за выполнение которых необходимо обращаться к посредству приспособленных к этому лиц, т. е. адвокатам, и платить за это деньги», которые для крестьян оказывались «непосильными издержками» .

Но опять же, решать этот вопрос с помощью компромисса было пагубным решением: идти на поводу у заблуждений необразованной части общества, пусть даже представляющей собой численное большинство – путь наиболее легкий, но и с наибольшей долей вероятности гибельный.

Т. о. проблема формирования правовой культуры и изменения народного правосознания в сторону антропоцентризма – была частью комплексной проблемы, включавшей не только сугубо юридические вопросы, но и социально-экономические, политические, религиозно-культурные и др. факторы.

Ценностные представления

в сфере правовых отношений между государством

и крестьянством в пореформенной России

Важной характеристикой развития правовой культуры служит оформление деятельности государства правовыми нормами, что является наиболее эффективным способом проникновения культуры в сферу политики. Однако, только при условии, что в содержании самих правовых норм реализованы ценности культуры, право может выступать посредником между личностью и государством, а это, в свою очередь, связано с доминирующими в обществе политико-правовыми идеалами, т. е. зависит от типа правовой культуры.

В России, в силу исторического развития политических институтов и правовых установлений, связанных с их оформлением, культурных правовых основ политики не было. Исторически сложившиеся отношения российского государства и общества обуславливались двумя особенностями. Во-первых, гипертрофированной мощью и ролью государства как верховного распорядителя. Во-вторых, преимущественно крестьянским составом населения.

Крестьянское общество представляло собой замкнутый самодостаточный организм, основывающийся на собственной традиционной культуре. Государство не вмешивалось во внутренние отношения крестьянской общины. Поэтому объективная потребность крестьянина в государстве выражалась в необходимости гаранта и защитника прав, прежде всего, прав владения и собственности. Именно эти требования «земли и воли»  выдвигались крестьянскими бунтами в качестве претензий к государству.

Теоретически, такое крестьянское общество при условии наличия правового сознания и гражданских прав, могло стать прообразом гражданского общества, строящего свои отношения с государством как партнерские. Однако крестьянство, находившееся в рабском положении, до реформы 1861 г. не было образовано в сфере гражданских прав, не имело представления ни о каких личных правах, защищенных государством. Слабое осознание своих прав, с точки зрения Л.И.Петражицкого, было одной из главных причин, определявших недостатки русского национального характера, которые он определил как «рабская душа», «неуважение к чужой личности, деспотизм и самодурство». Только осознание своего права, писал он, ставит человека наравне со всеми. И «барин»  -не барин, даже для лакея, когда дела идут о его (лакея) правах, если он обладает правосознанием.

Бедой российской политики является неготовность власти к диалогу с народом. Крестьянство для русского государства было только жизнеобеспечивающим ресурсом – поставщиком налогов, продуктов, рекрутов в армию и т. д. Крестьянство эксплуатировалось нещадно. К тому же низкий уровень производства заставлял искать средства внеэкономического принуждения. Венчала отношения политически адекватная форма деспотической монархии. Понятно, что при таких условиях, государство не терпело ничьего суверенитета, грозящего разрушению системы сословных отношений. Поэтому государство фактически целиком поглощало общество.

Культурных правовых основ в отношениях народа с властью в России не было не в силу особенностей «русской души», якобы неспособной к демократии и восприятию правовых ценностей. Историческое развитие Российского государства, отсутствие гражданского общества, сформировали особенности сознания русского народа. А демократические идеи, на которых строились политико-правовые системы не только русских республик (Новгорода, Пскова), но и княжеств, имевших органы народного представительства, были «похоронены»  в XVI веке оформлением крепостничества. С этого момента происходит раскол общества и государства на «мы» и «они», начинается противостояние, которое все дальше уводит Россию от внутреннего диалога к конфронтации между государством и обществом, государством и человеком.

При отсутствии правовых регуляторов, этические основы власти в России оформлялись в религиозном сознании. Русь еще в XV веке перенимает из Византийских политических концепций религиозную трактовку власти монарха, согласно которой бог – это «царь небесный», а царь – «земной бог». Сами титулы царя и самодержца входят в употребление при Иване III. Но если при нем данный титул означал лицо, ни от кого не зависящее, при Иване Грозном утверждается церковно-византийское понимание «самодержца», как наместника Божия на земле, не знающего ограничений своей верховной власти. И, если в Византии признавалась священность места, престола, то есть сакральный смысл придавали феномену власти, то на Руси государи, в особенности Иван IV, всячески настаивали на признании божественного предназначения своей персоны.

Противоречие между сущим и должным, между порядком земным и небесным, разрешалось в крестьянском сознании через царскую власть, через образ царя – «помазанника Божия».

При этом крестьянский монархизм вовсе не исключал антигосударственных устремлений, анархических по своему смыслу, в силу отсутствия правовых ценностей в сфере внешних отношений, то есть представлений о возможности легальных отношений с государством и легального поведения государства. С особой мощью эти настроения прорывались в кризисные моменты истории и в большинстве случаев так или иначе были связаны с аграрным вопросом.

Крестьяне, по существу своему законопослушные, восставали в тех случаях, когда власть чрезвычайно вторгалась в сферу их интересов, ставя крестьянина в безвыходное положение (эти ситуации возникали чаще всего во время войн, которые влекли за собой неизбежное усиление налогового гнета и увеличения рекрутских наборов). Другой причиной, заставлявшей крестьян подниматься, было то, что не оправдывались явные конкретные ожидания или вводились непонятные для них новшества. И, наконец, третье: то, что государство порой обнаруживало некую свою слабость.

Начало крестьянского противостояния верховной власти следует отнести к эпохе Ивана IV. Русское общественное мнение отвергло претензии монарха на духовную исключительность, поскольку жестокость и деспотизм Грозного не совмещались с образом «богоподобия»  и обусловили перемены в отношении к царю и власти вообще.

С XVI века начинается история русского бунта, посредством которого «народная модель»  истории искала, ищет и будет искать справедливого правителя, будь то князь, царь или президент. А идея справедливой власти воплощалась в образах самозванцев, «народных вождей», то есть харизматических лидеров, направлявших народную стихию на достижение собственных целей.

Светская власть, утрачивая сакральный смысл, придающий ей авторитет, обрекла на ту же участь и власть духовную. То же произошло и с марксизмом, превращенным в государственную религию. Власть, видимо, должна иметь ценностное, но хорошо, если культурное обоснование своих действий, а не идеологическое. Идеология, будь то теория общественного идеала или огосударствленная религия – не культура.

В связи с этим, в ценностных представлениях русского крестьянства в середине XIX в. доминировал некий симбиоз социоцентризма (при отождествлении российского государства с российским обществом), теоцентризма с верой и в Бога, и еще больше в царя-батюшку, как в Бога.

В отношениях народа с государственной властью прослеживались черты «коллективистского», патриархального сознания, на которых строились внутриобщинные и внутрисемейные отношения. Они воспринимались больше как межличностные взаимные обязанности, в которых староста сельской общины, глава семьи, государственный чиновник (от земского начальника до царя) должны были проявлять «отеческую заботу»  по отношению к «подопечным», оказывая им тем самым услуги, которые должны были быть оплачены не только трудом, но и моральной признательностью.

Таким образом, ценностным, то есть культурным, основанием власти, в народном сознании было моральное чувство долга, обязанности. К тому же на восприятие власти наложились негативные стереотипы, сформированные несправедливостью и страхом перед полицейским произволом абсолютизма.

Русское государство с его патриархальным отношением к своему народу давно усвоило о нем представление как о ребенке, нуждающемся в постоянной опеке. Представление о народе-варваре, неспособном управлять собой, стало основой мифологического представления власти о крестьянах в последние два царствования.

В результате, крестьяне даже в начале XX в. не были полноценными гражданами своего государства, поскольку они не успели стать правовыми личностями, т. е. дисциплинированными правом. Они совершенно не заботились о государстве, воспринимая его как нечто внешнее, как отмечал еще Н.А. Бердяев, и особенностью народного менталитета стало потребительское отношение к опекающей власти: крестьяне не требовали позволить им самим решать свою судьбу участием в выборных органах, по их мнению, государство само должно было сделать крестьян счастливыми.

Народ, не имеющий ни малейшего опыта самоуправления, практически отстраненный от участия в земстве, не мог повышать уровень политической и правовой культуры. А между тем, именно это и было необходимо тогда стране – образовывать народ, позволить ему приобщиться к плодам культуры и цивилизации. Потенциал, заложенный реформами Александра II, был загублен и раздавлен, едва успев принести первые результаты. Нынешние реформаторы дабы не повторять прежних ошибок, должны усвоить истину, высказанную декабристом М.С.Луниным о необходимости содействовать духовному возрождению, которое должно предшествовать всякому изменению в политическом порядке, чтобы сделать последний устойчивым и полезным.

Самодержавие стремилось, во что бы то ни стало сохранить status quo в государственном устройстве, а, следовательно, не могло помыслить ни о каком расширении прав народа. Однажды встав на путь попрания правовых принципов и ценностей ради политических интересов еще в ходе подготовки реформы 1861 года, русское государство усвоило эту тактику, которая и привела к событиям 1917 г., когда революция смела это государство, не вызвав ни у кого особенных сожалений.

Очень меткой оказалась характеристика, данная России маркизом де Кюстином, сравнивавшего ее с котлом, в котором кипят республиканские страсти, прикрытым крышкой деспотизма . Хотя его записи относятся к 1839 г., к эпохе Николая I, они не потеряли актуальности и в начале XX в. Однако «республиканство» это крылось не только в «мнимой демократии», а в том, что народное правосознание достигло умственной и нравственной зрелости, получив возможность ее развития после реформ середины XIX века. Имея перед собой образец западного либерализма, русский менталитет впитывал его ценности, и созрел до осознания необходимости пройти этот путь до конца. Получивший свободу и право владеть собственностью, народ стремился его реализовать и защищать.

Противостояние крестьянства и государственной власти, вопреки ожиданиям последней, расширилось после реформы, поскольку в действиях государства крестьяне узрели уступку своим требованиям. Нерешенная основная проблем заставляла бороться теми методами, которые были известны. В пореформенное время наблюдалось нарастание «тупиковых»  форм протеста – хулиганство, пьянство и т. п. . Но эти факты расценивались администрацией и частью интеллигенции как проявление падения уровня нравственности народа, что позволяло выставлять их в качестве дополнительных объяснений невозможности демократизации политического устройства России.

Заметим, однако, что даже в условиях обнищания крестьянства, усиления налогообложения, ослабления потенциала крестьянского хозяйства в результате массового призыва на русско-японскую войну, среди крестьян преобладали мирные и умеренные формы политической и правовой активности. Крестьяне были втянуты в рыночные отношения и усваивали буржуазные формы такой активности, поэтому они во многом полагались на подачу прошений, ходатайств, проявляли заинтересованность на выборах в Государственную Думу, обсуждали аграрные законопроекты .

Таким образом, крестьянство демонстрировало способность к коммуникации с правительством. Но правительство оказалось неспособным вступить в диалог со своим народом, которого попросту боялось. Вместо того, чтобы общаться с народом, власть дискутировала сама с собой. Постоянное усиление реакции, начиная с эпохи контрреформ привело к окончательному разрыву. В результате, вкусившие свободы люди не могли надеть ярмо обратно, и котел взорвался.

Исторически сложившееся неравенство сил государства и крестьянства, не имевшего опыта нормальных правовых и политических отношений, не предполагало возможности эволюционного решения аграрного вопроса, который крестьяне, к тому же, отождествляли с вопросом о земле. В крестьянском сознании экономические отношения были неотделимы от правовых. Невозможно было даже решение этой проблемы «революцией снизу», так как крестьяне, ослабленные вековой государственной опекой, не могли предложить реальных проектов, кроме уравнительных переделов земли.

В этой ситуации государство должно было взять на себя решение и экономической, и правовой проблем, связанных с аграрным вопросом, приведшего к удовлетворению всех слоев общества. Немудрость политиков проявилась в неспособности увидеть лояльность со стороны крестьян и их желание сотрудничать с властью. К тому же требовалась серьезная кропотливая работа на пути ломки традиционного крестьянского уклада и связанных с ним стереотипов мышления.

Все это было осуществимо, имей государство те же цели, что и общество – цивилизованное решение проблем во имя самосохранения и стабильности. Такой путь предполагает дифференциацию культуры, решение экономических вопросов экономическими методами, юридических – правовыми и т. д. Однако цели российского самодержавия – удержание власти любыми средствами – были политическими. Политическими были и методы управления всеми сферами жизни. Они не вели к правовому упорядочиванию жизни.

В конце концов, народ ответил на это политическими действиями. Нежелание правительства обсуждать в Думе аграрную проблему, как и предостерегал Николая II Е.Трубецкой, имело далеко идущие последствия: недальновидность власти обернулась против нее самой и, не найдя в лице монарха защитника своих интересов, народ в очередной раз пошел за харизматическими самозванцами и, не задумываясь, уничтожил эту власть. Причем пострадали даже те, кто пытался каким-либо образом решить крестьянский вопрос. Отсутствие коммуникации с более цивилизованной правовой культурой сказалось на неустойчивом правосознании народа и сделало их сторонниками социалистической идеи общей собственности, сдобренной лозунгом «Земля – крестьянам».

Проблема отношений крестьянства и исполнительной власти кроется в институциональном устройстве, посредством которого автократия управляла сельской местностью. Администрация строила отношения с крестьянами на колониальный манер. Даже после судебной реформы, администрация играла большую роль, чем верховный суд, попирая принципы законности.

После реформы крестьянство оставалось единственным сословием, платившим налоги, поэтому фискальные нужды сказывались на выборе методов деятельности сельской полицией. Полиция была коррумпирована, пренебрегала своими обязанностями по причине необразованности и низкой оплаты. Поэтому ее деятельность не способствовала укреплению правопорядка и сводилась в основном к сборам налогов.

Кроме того, в официальных кругах прочно утвердилось мнение о культурном обнищании народа, непонимании им права и неуважении к праву и, следовательно, о неспособности управлять собой. Мнение это было основано не на глубоком исследовании крестьянского быта, а, в основном, на неправильной трактовке сельской уголовной статистики. Поэтому единственно правильным представлялся путь насильственного насаждения минимума права через полицейские наказания и судебную власть.

Негативно сказывалось то, что судебная власть в сельской местности была зависима от администрации, особенно после реформы волостных судов 1889 г. Несправедливое судебное устройство для крестьян, противоречащее правовым идеям судебной реформы, несовместимое с осуществлением принципа равенства, дополнялось и несправедливостью уголовного законодательства, позволявшего в волостных судах наказывать крестьян за деяния, которые не считались преступлениями для других сословий. Таким образом, крестьянство оставалось обособленным слоем общества не только в сословном, но и в правовом отношении.

Неустойчивое движение крестьянского сознания в сторону утверждения в нем уважения к ценностям правовой культуры, реализуемым или нереализуемым в государстве, в котором жили крестьяне, не вело все-таки к становлению правосознания антропоцентристского типа. Напротив, устойчиво охранялась ориентация на социоцентризм.

О развитии правовой культуры и о понимании ценности права говорит автономия правовой сферы. В России рубежа веков наблюдается обратное. Правовое сознание практически не было отделено от морального и религиозного (это касается как профессионального, так и обыденного правосознания). Следует отметить также политизированность правового сознания. Непосредственным следствием последнего было отсутствие четкого разграничения сферы права и экономики (во многом из-за отсутствия деления на частное и публичное право), что создавало особые трудности в решении самой острой проблемы – аграрного вопроса.

Важным условием формирования и развития правовой культуры в пореформенной России была межкультурная коммуникация, поскольку каждая реформа – это создание новой культуры в процессе коммуникации нового со старым. Этот процесс требует постоянной рефлексии реформаторов на малейшие изменения в культуре и сознании общества и адекватной реакции на происходящее.

Русская история изобилует примерами, когда те, во благо кого были направлены преобразования, не принимали инноваций. Следовательно, механизм противодействия может крыться в самой реформе.

Одним из таких скрытых факторов и является ценностное основание реформы. Поэтому каждую инновацию необходимо рассматривать, прежде всего, как ценность для общества, различных групп, отдельного человека, втянутых в ее воплощение. Проект реформы не может считаться теоретически обоснованным без анализа «меры возможностей общества»  воспринимать изменения.

Задача реформаторов должна сводиться главным образом к тому, чтобы не породить социокультурных противоречий и конфликтов ценностей. Поэтому суть любой реформы требует выявить очаги возможных инноваций в обществе, ростки новых ценностей, и в связи с этим осуществлять преобразования.

Неудача либеральных реформ в России – это проблема разрыва культурного контакта общества и власти, не сумевшей вступить в диалог, упустившей возможность совместного наиболее безболезненного решения сложных проблем, не заметившей трансформации общественного сознания, произошедшего в результате либеральных преобразований.

Осмысление ценностей права и правовой культуры

в русском философско-правовом либерализме

Преобразование правовых отношений, которое смогло бы цивилизовать жизнь в России, естественно волновало умы многих русских мыслителей. В наибольшей мере тенденция к поиску ценностных оснований правовой культуры реализовывалась в развитии российской либеральной мысли. Русским мыслителям при этом были известны западноевропейский опыт правового регулирования жизни и философско-правовые идеи, обобщавшие этот опыт. Но, зная эти идеи, усваивая их или отталкиваясь от них, мыслители в России имели перед собой другую действительность, с другой историей, другими традициями. Они сами жили в другой по характеру стране и выражали свое видение вроде бы тех же, что и на Западе, проблем, но приобретших в России своеобразие и дополнительную остроту.

Ценностные ориентации русской и западноевропейской культур были различны. В то время как европейская правовая культура формировалась под влиянием римского права с его приоритетом закона в правопонимании, русская философия шла от традиций восточного христианства, в котором идея свободы объединена с пониманием всеобщего бытия как абсолютного добра или блага.

В русской философии доминантой стал принцип субъективности, отличающий ее от философских концепций ранних европейских «либералов», у которых в основе права лежали принципы, индифферентные к духовному началу бытия.

Начавшееся в XVIII в. дворянское Просвещение (даже его радикальное направление – от Радищева до декабристов) не смогло создать устойчивых идеалов права. В тот период острейшей проблемой, вызывавшей наибольшее возмущение прогрессивных мыслителей, было крепостное рабство. Поэтому они усваивали политические традиции и перерабатывали их с позиций нравственных идеалов. Западноевропейские правовые ценности, такие как свобода, неприкосновенность личности, социальное равенство звучали в произведениях Д.С.Аничкова, С.Е.Десницкого, Н.И.Новикова, И.А.Третьякова и др. философов, обсуждавших правовые вопросы, скорее как политические концепции борьбы с «самовластием и деспотизмом»  за «вольность народа».

В дальнейшем, благодаря классикам немецкой философии – И.Канту, И.Фихте и особенно Г.В.Ф. Гегелю – основа права в западных теориях стала определяться не как некий всеобщий, «естественный» закон бытия, внешний по отношению к человеку, а как духовно постигнутое бытие, как свободный дух. В этом немецкая классическая философия оказалась близкой к учению восточной патристики и, возможно поэтому, столь существенно повлияла на становление и развитие философии права России.

Однако, обретение основ для коммуникации западноевропейской правовой культуры и культуры русского дворянства, прошедшего долгий путь Просвещения и уже успевшего отойти от прямолинейной идеологии к более глубоким идеям, которое произошло к середине XIX в. – это только начало, некий старт, толчок. Необходимо было создать свою национальную правовую традицию. Но для синтеза культурных традиций требуется время, которого русская интеллигенция не имела.

В начале XIX в. Россию захватил процесс модернизации, который сопровождался бешеными темпами развития и невероятно быстрой сменой привычных парадигм. Ускоренное развитие культуры вело к тому, что не усвоенные ценности не выстраивались в систему, не вписывались в культурный контекст, а наслаивались одни на другие, создавая противоречия и конфликты внутри не только культуры одной социальной группы, одного поколения, но даже в масштабах одного человека.

Наиболее глубокие культурные явления, имеющие логику развития, появились у элиты. Но, втянутая в духовную жизнь Запада, ищущая ответы на вопросы, еще не выношенные и не выросшие из самой жизни в России, она создавала образы и идеи, поражающие нереальностью и эклектичностью. Реализм и романтизм, иррационализм и позитивизм, отмеченные на Западе целыми эпохами, в России существовали синхронно. К этому добавлялся конфликт максимализма и нигилизма разночинства (которое начало второй процесс Просвещения ) со старой интеллигенцией, и их обоих с косностью остального общества. В этом анклаве созданные идеалы не развивались, не углублялись.

Такова общая картина атмосферы, в которой формировалось теоретическое правосознание российской интеллигенции, призванной создавать правовую культуру в России, поскольку нельзя не согласиться с Григорием Померанцем в том, что интеллигенция – предшественница завтрашнего большинства.

Гетерогенность русской правовой культуры стала неизбежным следствием ее общения с западноевропейской. России вдруг открылась вся правовая мысль Европы от римского права до Декларации прав человека. Российская либеральная мысль была продуктом синкретизма западного антропоцентризма и российского системоцентризма. Это определило основные его особенности.

Приобщение к либеральным правовым ценностям благотворно повлияло на философско-правовую мысль, представленную целой плеядой замечательных русских мыслителей. Либеральные идеи оформились в более или менее целостную систему в середине XIX века. Методологическая основа философии русских либералов чрезвычайно разнообразна: позитивизм (К.Д.Кавелин), «универсализм»  – соединение рационализма и реализма (Б.Н.Чичерин), религиозный идеализм (Вл.Соловьев) и т. д.

Их объединяло то, что они развивали теорию прав личности и приоритета правозаконности над политикой в рамках философской антропологии и аксиологии, то есть, стремились найти критерии оценки существующего положительного права в самой идее права. Иными словами, выявить ценности права, определяющие ценности в праве.

К несомненным заслугам русских либералов следует отнести в первую очередь то, что они действительно защищали правовую культуру от политизации. И, как заметил американский исследователь А.Валицкий, они стояли на том, чтобы «политическую борьбу ввести в строгие правовые рамки, другими словами, они делали выбор в пользу правового общества» .

Корни либерализма лежат в понимании той огромной роли права в жизни общества и в осознании возможностей создания такого правового порядка, при котором, с одной стороны, сохраняется свобода личности, а с другой, создаются условия для осуществления общественных целей. Разработка этих философских вопросов и составляла предмет внимания либеральных мыслителей. Но, в отличие от западноевропейского аналога, основные принципы которого выводились из различения права и закона, русский либерализм сочетался с субъективным правосознанием, и правопонимание в нем имело ценностную форму, а исходным положением его был взгляд на право как на «идейное выражение справедливости» .

Либерализм отличает от других теорий и концепций, обращающихся к свободе и личности, то, что он разрабатывает эти вопросы в рамках правовой тематики. То есть, именно в либеральных теориях свобода и личность выступают как правовые ценности. Основой либерального мировоззрения является не просто индивидуализм, не просто свободная воля как психическое проявление человека, а свобода гражданская, свобода индивидуума, которая сочетается со свободой другого, то есть с принципами справедливости, равенства, общественными целями. Именно поэтому корни либерализма лежат в понимании права как общечеловеческой ценности.

Одной из центральных тем либеральной правовой мысли является рассмотрение проблемы личности, индивидуальности, свободного проявления человека в мире. Что же такое личность в либеральной правовой культуре?

В европейской философии Нового времени идея свободы личности исходит из концепции правового разума – нормативного сознания, ориентированного на соблюдении закона и в этом смысле проявляется его тесная связь с моральным сознанием . Так в европейской культуре, начиная с И.Канта, были синтезированы рационализм и идеализм, следствием чего стала концепция взаимодополняемости морали и права при полной автономии двух элементов культуры. Моральная автономия личности, умеющей управлять своими собственными духовными и физическими силами и своей материальной собственностью, предполагает гарантии прав личности со стороны публичной власти. Правомочность моральной личности предполагает ее рождение как субъекта права, а также воспитание у нее способности к признанию аналогичных прав за другими лицами и тем самым к самоограничению. Нравственный императив, гарантируя равные возможности для всех в следовании моральному долгу, является гарантом равенства всех перед законом. Уходя от внешней по отношению к человеку концепции естественного права, европейская мысль пришла к концепции права человека добиваться совершенства посредством своей свободы .

Русская либеральная философия также пыталась проводить мысль о самоценности права, взаимодополняемости права и морали, но недостаточно последовательно. Особенность русской мысли второй половины XIX в. проявлялась в том, что она была, как отмечал В.Ф.Эрн, «проникнута онтологизмом», в отличие от европейской философии, развивавшей в XIX в. гносеологию. Из принципа онтологизма следовали такие особенности русской философии как цельность, религиозность и персонализм. С.Л.Франк полагал, что онтологизм, утверждающий органическое единство свободной и цельной в своих нравственных принципах личности, представляет собой основной принцип миропонимания русского философа.

Русская философия права не преодолела узко-этического подхода в трактовке права, а правовые идеалы не приобрели самостоятельной ценности, растворяясь в моральных. Философы искренне стремились обосновать идею свободы человека, но находили ее в нравственных идеалах и нравственных началах человека. Конечно, поиск нравственных идеалов в качестве «духовных основ общества»  следовало бы отнести к несомненным достоинствам философии. К достоинствам же русской философии права стоит причислить и критику формализма и привнесение в правопонимание нравственного контекста. В то же время позволю себе в этой связи присоединиться к словам Э.Ю.Соловьева, который в рассуждениях о русском национальном характере и его философском отображении употребил для его оценки известную формулу «недостатки – это продолжение достоинств». Таким недостатком русской либеральной философии, проистекающим из особенностей менталитета, стало обоснование права нравственностью. По сути, такой подход не преодолевает недостатков позитивистского правопонимания, так как под правом все равно мыслится позитивное право.

В основе этого недостатка лежит неразвитое понимание сущности права и социоцентристские представления о правовых ценностях. Скажем, справедливость, являясь одновременно ценностью нравственной и правовой, по-разному воплощается в праве и в нравственности (и это различение мы находим у античных философов, и у Канта, и в современной либеральной Р.Дворкина, Дж.Роулза, П.Рикера). Справедливость является не критерием права, а критерием культуры в праве. Причем в сфере права справедливость как ценность выступает во взаимосвязи со свободой, а в сфере нравственности – с любовью. Поэтому вряд ли вообще уместно ставить вопрос о приоритете права или нравственности: у них разные роли в общественной жизни. И возможно ли обладание правами расценивать ниже милосердия?

Что же касается свободы, то она принадлежит к числу первейших и высших ценностей в русской культуре. Особенно яркое выражение русского понимания свободы мы находим у С.Алексеева, Н.Лосского: свобода личности выражается в сводном духе, обладатель которого склонен подвергать испытанию всякую ценность не только мыслию, но даже на опыте.

Такое понимание свободы соответствует антропоцентристским правовым представлениям, ведь созидание своих ценностей – это и есть реализация свободы личности, которая должна быть признана правом. Интересно, что такое же воззрение на свободу характерно, к примеру, и для Ф.Ницше. Но Ницше развивает эту идею: прежде человек должен «завоевать себе право создавать новые ценности» . В то время как, скажем, Ф.М.Достоевский изображает русских людей, подвергающих испытанию ценности настолько, что считают возможным даже совершать преступления в своих исканиях более высоких правил поведения – и это весьма характерное для русского сознания представление о свободе.

Наиболее близкое русскому пониманию свободы мы находим в немецкой классической философии – у И.Канта, И.Фихте и особенно у Г.В.Ф. Гегеля – в которой основа права определялась не как некий всеобщий, «естественный»  закон бытия, внешний по отношению к человеку, а как духовно постигнутое бытие, как свободный дух. Но свободе в ее российском осмыслении, для того, чтобы она действительно стала правовой ценностью, не хватает одного штриха, выраженного в кантианской идее внутренней и внешней свободы автономной личности. Возможно, это происходит, во-первых, от прочно укоренившихся в русской культуре традиций восточного христианства, объединяющего идею свободы с пониманием всеобщего бытия как абсолютного добра, которое рассматривается как идеал, достижимый только в Царстве Божием и, следовательно, невнимания ко всякого рода внешним формам жизни. Во-вторых, внешне (в законе) не оформленная свобода заставляет русского человека отказаться признать «внешнюю правду»  в качестве истины. Хотя при этом, скажем, Н.Лосский, обращает внимание на отличие подлинной свободы от подмены ее произволом русской вольницы.

Со второй половины XIX в. в русской философии появляются близкие к кантианской теории автономной этики, в которых свобода различается как правовая и как нравственная ценность (Б.Чичерин), а принуждение возможно только во имя чужой свободы (т. е. должно касаться только сферы права). Но все же наиболее понятой и принятой в России оставалась (и остается до сегодняшнего дня) гетерономная этика, допускающая подавление, «принуждение во имя нравственных интересов» . Поэтому в России право всегда занимало подчиненное место в общей системе культуры, оно всегда нуждалось в «оправдании», в подкреплении с помощью ценностей, имеющих более высокий статус. Что это за ценности? В первую очередь – нравственные.

 Да, действительно, в сфере права свобода не может быть абсолютной, как это возможно, скажем, в творчестве. Право ограничивает свободу, но, другое дело, каковы основания таких ограничений? Российской культуре не хватает понимания самой идеи права, исключающей как крайний эгоизм, так и универсализм, идеи, в которой право понималось бы как механизм, максимально приближенный к решению проблемы сочетания интересов.

Конечно, русская моральная философия незаменима как база для преодоления цинизма и нравственного кризиса. Но вряд ли идея безгосударственного общинно-нравственного порядка, идея морального абсолюта осуществима в стране, в которой нет уважения к человеку и свободе. К тому же подчинение права нравственности в конечном итоге приводит к правовому и нравственному нигилизму, что особенно проявляется в кризисных ситуациях. Это еще раз убеждает в преимуществе этического и правового плюрализма перед этикоцентризмом.

 Идеализм русских философов проявлялся в том, что свободная воля человека понималась не как воля разума, а как воля чувства. Во второй половине XIX в наиболее ярко это прослеживается в психологической трактовке личности К.Д.Кавелина («Задачи этики», «Задачи психологии»), в которой свобода понимается как культурная ценность, проявляющаяся в сочетании свободной воли личности и нравственного идеала.

Иррациональное, самопроизвольное, чувственное начало видел в свободе человека и П.Б.Струве. При этом личность в его философии раскрывается в культурном совершенстве, которое выражается в ценностно-ориентированной деятельности человека, имеющей духовный смысл, и воплощается в «триумфе сознания над стихийностью и человеческой воли над естественным хаосом» .

Рационалистический подход в трактовке личности и свободы свойственен философии Б.Н.Чичерина. Понятие свободы он связывает с понятием Абсолюта и показывает, что присущая разуму идея Абсолюта позволяет личности выбирать соответствующее этой идее поведение, отрешиться от чувственных влечений и осознать реальность свободы и ответственность. Свободу Чичерин определяет как метафизическое начало признания высшего достоинства и ценности человеческой личности как субстанциального разумного и духовного единства. Из этого рождается рациональная этика, в которой основные нравственные ценности составляют одновременно и идею права, на этом же основании построено различение нравственности и права.

Иррационализм и, в еще большей степени, абсолютизация нравственных идеалов, превращали право даже в либеральных теориях в механизм обуздания свободы, «бессознательных инстинктов народных масс»  (Б.Н.Чичерин), чувств и привычек человека, с несовершенством которого мыслители сталкивались в повседневности. Правовое государство в их понимании – воплощение опять же нравственных идеалов справедливости, правды, солидарности.

Из неприятия любых форм стихийности социальных процессов в политике следовали стремление сформулировать законы эволюционного развития общества и несовместимость с радикализмом. Борьба за совершенствование политического устройства, за введение конституции и правовое государство, велась с учетом российской полуфеодальной действительности. Поэтому понимание того, что новые социальные институты должны строиться на основе взаимопроникновения и сосуществования со старыми, было присуще всем направлениям либеральной мысли: консервативному, христианскому. Этим объясняется желание найти теоретические обоснования сильной государственной власти и сотрудничества с ней, альтернативой чему мог быть только «бессмысленный и беспощадный русский бунт», разрушающий государственность и культуру. Причем в работах ранних либералов – К.Д.Кавелина, Б.Н.Чичерина – четко видны следы традиционного русского менталитета: сильная верховная власть в их теориях была гарантом не только от революционного брожения, но и от усиления жестокой и корыстной местной бюрократии. Отсюда и скептическое отношение «охранительного»  либерализма Чичерина к конституции, ограничивающей самодержавие, и такая отличительная черта российских либеральных теорий, как антидемократизм.

Необходимость сильной государственной власти объяснялась тем, что гражданское общество предполагалось построить именно при помощи монархии, учитывающей в своей деятельности сохранившееся в сельской местности обычное право. Это привело к наложению этатистских и соборно-коллективистских идей на индивидуализм и легализм философии естественного права, возникновению таких концепций, как «правовая монархия» (Б.Чичерин), «сомодержавная республика» (К.Кавелин) или «соборный либерализм»  (С.Франк) .

В философии естественного права начала XX в. противопоставление сущего и должного, характерное для русской мысли, проявлялось в поисках общественного идеала, как вечной и непреходящей ценности . Концепция общественного идеала, который мыслился как бесконечное развитие личности, направлялась не только против марксизма и анархизма, но и против конституционализма, так как отстаивалось право человека выбирать государственное устройство соответственно нравственным идеалам.

В русской либеральной философии присутствует и обусловленное спецификой традиционной культуры усиление коллективистского смысла индивидуального бытия человека. В начале XX в. это проявилось в «возрождении»  философии естественного права, давно не пользующейся популярностью в Европе. Свободная личность, понятая сквозь призму коллективного бытия – одна из основных идей русского либерализма, «соборного»  и «государственного», в котором нет антиэтатизма, защищающего свободный рыночный капитализм.

Но из этого не должно следовать, что личности совершенно отказано в самостоятельности. Цивилизационные процессы – модернизация и становление капиталистических отношений – инициировали изменения в культуре. В либеральной правовой культуре определенное место отводится личной инициативе, хотя и не такое, как в западноевропейской. Русские философы обращали серьезное внимание на проблему активизации личной самодеятельности, развития «личной годности»  (П.Струве) и борьбе с пассивностью человеческой натуры (отсюда и антидемократизм Б.Чичерина, который полагал, что социализм и эгалитаризм гасят личную инициативу). В то же время русская этика, пытавшаяся совместить буржуазные и традиционные ценности, пронизана гуманистическими идеями, критикой с религиозно-этических и культурно-просветительских позиций «дрессуры»  (К.Кавелин) обществом человека, «сатанинского»  начала государства (Е.Трубецкой), превращающих людей в рабов цивилизации .

Своеобразно решается и проблема равенства, которая в русской тематике не могла стоять в ряду первичных ценностей. При этом также проявляло себя коллективистское сознание и российские исторические условия, поэтому под равенством в первую очередь понималось социальное равенство и справедливость, в противовес западноевропейскому формальному равенству.

В связи с этим критиковалась эксплуатация человека человеком, конкурентная борьба, обогащавшая немногих и разорявшая массу народа. Это было связано и с традиционным для православия и национального менталитета осуждением накопительства и защитой социальной справедливости. Поэтому в русской философии классическая парадигма равенства и свободы решалась в форме утверждения первичности духовного единства людей по сравнению с бытием отдельного человека. Таким образом, равенство в российской философии выступало как нравственный, а не правовой идеал, «солидарность» (П.Струве), а в религиозной философии идея равенства исходила из идеи божественного происхождения человека (С.Франк). По существу этический подход к политико-правовому идеалу, проявленный в трудах П.Новгородцева, Б.Кистяковского, С.Гессена, С.Франка и др., сделал возможным теоретическое обоснование социального государства, устраняющего как юридические препятствия к развитию свободы, так и материальные преграды для ее проявления. Такое понимание государства было близко к неолиберальной теории государства , практически реализовавшегося во второй половине XX в. в западных государствах. Однако если западные неолиберальные политические концепции строятся на антропоцентристской идее справедливости и рассматривают социальные функции государства как гарант обеспечения первичных благ всем членам общества с помощью правовых установлений, то русские идеи социального государства обосновывались моральными принципами долга, заботы о своих гражданах.

Универсализм проявлялся в русской социальной философии не только в связи общественного и индивидуального начала, морали и права, но и в политических моделях государства, в которых практически не встречаются идеи разделения властей.

Все же в целом либералы второй половины XIX – начала XX вв. были единственными в России мыслителями, утверждавшими в своих философско-правовых концепциях принципы антропоцентризма. Такие ценности как личность и ее свобода были главными в их ориентациях и этике. Русский либерализм исходил из наличия у человека огромного потенциала для саморазвития, самосовершенствования.

Однако ценности и идеи либералов были трудно совместимы с существующей в то время в России политико-правовой структурой и режимом. Поэтому они избрали наиболее приемлемый с их точки зрения путь: они делали ставку не на борьбу за политическую власть, а на глубокое преобразование общества и изменение национального культурного сознания, ломку традиционной общинной морали и постепенную замену социоцентристских ориентаций на антропоцентристские. Тем самым они надеялись подготовить почву для существенных изменений в политико-правовом устройстве, которые стали бы необратимыми. Об этом, в частности, писал К.Д.Кавелин в своем письме к А.И.Герцену: «Крепко и здорово устроенный суд, да свобода печати, да передача всего, что прямо не затрагивает единства государства, в управление местным жителям, – вот на очереди три вопроса. Ими бы следовало заниматься вместо игры в конституцию. За разрешением их конституция пришла бы сама собою…» . В достижении своих целей либералы готовы были к «соглашательской» тактике с государством, в чем их неоднократно обвиняли. Однако это «соглашательство» выглядит пороком только с точки зрения политических радикалов. На самом же деле, «государственность»  русского либерализма не имела ничего общего с социоцентризмом, как это может показаться на первый взгляд. Это, скорее, был «тактический прием» во имя сохранения национальной культуры, прогрессивных начал, которые хотя и начали в ней проявляться, но еще не пустили глубоких корней, но которые, по замыслу либералов, должны были в конечном итоге привести к формированию правового государства.

Вообще в середине XIX в. в развитии русской общественной мысли обнаруживаются две тенденции. Одна – сближение с западной культурой на основе общих черт цивилизации и общечеловеческих ценностей, более или менее в ней реализованных. Другая тенденция – прямо противоположная, отвергающая западный путь развития и утверждающая самобытность российской культуры, в том числе и правовой. Почвенничество стало преобладать в то время. И нам видится, что столь сильное влияние его объясняется не только патриотическим стремлением сохранить российскую уникальность, поскольку сама идея патриотизма, при отсутствии опыта гражданственности, подменялась идеей верноподданичества. Влияние это имеет более глубокое ценностное основание. Дело в том, что антропоцентристские ценности, которые исповедывали либералы, были совершенно новыми для российского общества. Почвенничество же во всех его вариантах представляло собой не что иное, как модификацию традиционного для российского сознания социоцентризма. Поэтому оно легче проникало в сознание народа.

Народники, социалисты и анархисты пытались разглядеть в крестьянской патриархальности воплощение идеи истинной, братской общности, которая может обходиться без писаных законов и обосновать свое отрицательное отношение к праву национальной традицией. Они считали развитие капитализма и присущее ему «оправовление»  общественных отношений специфическим свойством Запада, привнесенным в Россию и для нее чуждым. А.И.Герцен видел в неуважении к праву историческое преимущество русского народа – свидетельство его внутренней духовной свободы и способности построить новый мир. Подобные мысли высказывались и либеральными философами. Один из них, Б.Кистяковский, писал в своем знаменитом эссе «В защиту права» об отсутствии «какого бы то ни было правового порядка в повседневной жизни русского народа» .

Такие взгляды русских мыслителей, претендующие на глубокое знание «русской души», породили в литературе тему русского «правового нигилизма»  как специфики национального сознания.

Еще славянофилы отмечали неприемлемость и пагубность для России индивидуалистических идей католического Запада. А уже после революции Н.А.Бердяев писал, что либеральное движение, требующее правового строя, «было утопией, не соответствующей русской традиции», оно не могло иметь и не имело никакой опоры «в народной массе» . Зато русской традиции оказались вполне соответствующими идеалы анархической вседозволенности, но никак не правовой личности.

Б.Кистяковский отмечал следующие черты, характеризующие правосознание радикалов: «Наше общественное сознание никогда не выдвигало идеала правовой личности. Обе стороны этого идеала – личности дисциплинированной правом и устойчивым правопорядком, и личности, наделенной всеми правами и свободно пользующейся ими, чужды сознанию нашей интеллигенции (...) Духовные вожди русской интеллигенции неоднократно или совершенно игнорировали правовые интересы личности, или высказывали к ним даже прямую враждебность» .

Причины такого положения с правосознанием в России пытались осмыслить многие философы и юристы. Так, Б.А.Кистяковский, отмечая, что «русская интеллигенция никогда не уважала права, никогда не видела в нем ценности», приходит к выводу, что большое влияние на общественное правосознание оказывала отечественная художественная литература , в которой не было «ничего такого, что способно было бы пробудить правосознание нашей интеллигенции» .

Проблема негативного отношения к праву и правосудию Л.Н.Толстого и Ф.М.Достоевского разрабатывалась дореволюционными юристами . Более того, произведения Толстого пользовались большой популярностью у революционеров в пропаганде против правосудия .

К этому можно добавить влияние славянофильства и почвенничества, отбрасывающего все несовершенные, «промежуточные»  формы социальной организации, в том числе и право, препятствующие воцарению идеального общества. Наиболее четко это мысль выразил В.Розанов: «А если через исполнение закона (…) люди оправдываются перед Богом – то вообще Христу тогда незачем было умирать» .

Если присоединить к сказанному культурный конфликт либерального дворянства со всеми остальными слоями общества, оторванность их теоретических построений от российской реальности, то становится ясна причина правового нигилизма, захватившего российское общество в начале века.

Несмотря на огромное количество ученых правоведов, российские либералы не смогли создать ни одного произведения, которое бы смогло оказать существенное влияние на общественное сознание. «Где та книга, – писал Б.А.Кистяковский, пораженный этим фактом, – которая бы способствовала пробудить правосознание нашей интеллигенции? Где наш “Дух законов”, наш “Общественный договор”?» .

Российские ученые создавали большое количество серьезных произведений, но, к сожалению, имевших больше научное и теоретическое, но не общественное значение. Конструктивному же диалогу либералов с «реакционерами»  препятствовало нежелание ученых видеть в последних полноправных партнеров в научных дискуссиях . В результате социалистической доктрине, захватившей умы и настроения масс, так ничего и не было всерьез противопоставлено.

Соответственно, отношение масс и революционной интеллигенции к науке, превратившей гуманитарные знания в монополию, было по тем же причинам негативным. Отбрасывая научные знания как «ненужный хлам», в обществе, в сознании которого основной мыслью стала ненависть к существующему строю, насаждались идеи «престижа насилия» , презрения к праву и стремление к достижению целей любыми путями. Таким образом, русское общественное сознание захватила тотальная политизация, а идеи права, правового государства оказались совершенно ненужными в борьбе с самодержавием.

Серьезным препятствием для развития правовой культуры в России была ее гетерогенность. Разница в правовых воззрениях различных слоев населения была довольно велика. Она проявлялась в различных аксиологических плоскостях: в представлениях о ценностях, в иерархии ценностей, в шкале оценок, в существовании негативных стереотипов как в восприятии самих ценностей правовой культуры, так и в восприятии других культур.

Историческая обусловленность

современных российских представлений

о правовой культуре и ее ценностях

Реформы, происходящие в современной России, нацелены на установление в стране конституционных начал в духе правового государства. Но реализация провозглашенных идей заставляет несколько скептически смотреть на возможность формирования правовой культуры, без чего, однако, немыслимо современное правовое пространство.

В непростой кризисной ситуации, сложившейся в российском обществе на исходе XX в. особую важность представляют философские исследования, способные выработать концептуальные рекомендации для выбора путей развития государства, общества и права. Философский анализ правовой культуры призван выявить наиболее важные культурообразующие факторы и закономерности культурных процессов. К тому же, происходящие в современной России процессы аналогичны тем, что наблюдались в конце XIX – начале XX вв. Но имеются в виду не исторические параллели, так как речь все-таки идет о разных уровнях развития цивилизации. Однако о схожести культурных процессов говорить правомерно. Поэтому в данной работе представляется уместным обратиться к краткому анализу современной российской ситуации.

Сегодня в России прослеживается тенденция к формированию антропоцентристской правовой культуры, что находит некоторое отражение в изменении государственного, гражданского, уголовного, процессуального законодательства, в заново формулируемой правовой доктрине, в реформе правовых институтов. Между тем, в полной мере правовая культура, конечно, не реализуется.

Как указывалось выше, ядро культуры, ее основу, составляют культурные ценности. Следовательно, чтобы процесс формирования правовой культуры был не стихийным, а целенаправленным, необходимо выработать в правовом сознании (профессиональном, теоретическом, обыденном) четкое представление о ценностях права и механизме их реализации в правовых отношениях, в правовых нормах, институтах и т. д. Особую актуальность это приобретает в периоды радикальных реформ, когда происходит ломка привычной системы ценностей. Важность обращения к этой проблеме обусловлена тем, что представления о праве как о ценности размыто не только в обыденном сознании, но и в профессиональном и теоретическом.

Культура означает сочетание универсального и уникального, самобытного и общечеловеческого, следовательно, в поисках идеи права необходимо избегать любой одномерности. Сегодня, однако, наблюдается тенденция увлечения российской самобытностью, попытки найти идеал в уникальности российской истории. Проявляется это в теоретических разработках философов и теоретиков права (изучение опыта прошлого, попытка реконструировать дореволюционные правовые модели, причем не всегда удачно, увлечение изучением дореволюционной философии права).

Это все важно и необходимо, но осмысление прошлого не должно быть одномерным: с одной стороны, сугубо исторические исследования не должны вырабатывать практических рекомендаций, основываясь на «уроках прошлого»  или идеализируя прошлое. С другой стороны, не должно быть и полного отрицания прошлого, как это происходило в советский период или в модернистской культуре, с ее культом новизны. Исторические исследования должны быть направлены на осмысление российской истории в ее связи с современностью. То есть, скажем, применительно к тематике данного исследования необходимо выявить особенности российской правовой культуры, и возможность усвоения общечеловеческих правовых ценностей российским правосознанием, что могло бы помочь осмыслить реальные механизмы их воплощения на российской почве.

Другая тенденция современного развития России – как и в прошлые периоды радикальных реформ, современные реформаторы пытаются опираться на западные модели. Причем зачастую западные образцы воспринимаются как идеал. Вероятно, это можно объяснить двумя причинами: с одной стороны, по сей день существующий стереотип отождествления западной цивилизации с мировой, и, по инерции, западной культуры с универсальной, общечеловеческой. Конечно, невозможно отрицать, что в западноевропейской правовой культуре, пожалуй, вроде бы уже достаточно полно отражены общечеловеческие правовые ценности. Но нельзя пользоваться разработанными в других странах моделями правовой системы безоговорочно, какими бы совершенными они ни казались.

С другой стороны, образ Запада связан с образом благополучного и стабильного общества. А всякая культура в период неустойчивости, кризиса, поиска новых идеалов, стремиться к диалогу с культурой более благополучного общества. Однако бездумное заимствование опасно. Должен быть осмысленный диалог, в процессе которого вырабатываются конструктивные формы и идеалы, приемлемые для его участников, соответствующие особенностям. Межкультурная коммуникация необходима как раз для того, чтобы выявить общечеловеческие ценности и выработать механизм их реализации с учетом многообразия культур.

Об отсутствии в современной России правовой культуры говорит тот факт, что Россия вновь пытается внедрять списанные с Запада законы, совершенно не заботясь о путях их реализации. Но «неработающий»  закон, даже если он и соответствует канонам «цивилизованного»  права – неправовой закон. В конечном итоге такое некультурное законотворчество отрицательно сказывается на состоянии государства и общества.

Развитие цивилизации в современной России (под этим имеется в виду как социально-экономическое, так и культурно-историческое развитие) не достигло уровня западных стран, чьи правовые идеи пытаются трансплантировать российские реформаторы.

В обыденном правовом сознании по-прежнему присутствуют архаические социоцентристские, а порой и теоцентристские представления о ценностях права, которые всегда актуализируются в переломные моменты. В представлении россиян о праве проявляется двойственность, то есть гетерогенность российского правового сознания, что говорит о том, что оно не оформлено, а, значит, неустойчиво.

С одной стороны, в правопонимании проявляется теоцентризм, который выражается в том, что право подменяется в сознании общественной моралью. Социологические исследования демонстрируют такие представления о правовых ценностях, присутствующие в сознании россиян. Так, понятие вины и наказания осмысливаются как моральные, а не юридические категории. Вина – это плохой поступок, который осуждается морально. Вина мало ассоциируется с юстицией и законом, юридической ответственностью, действием, наказуемым судом. Зато большое место занимает в ассоциативном ряду чувство вины, то есть самоограничитель свободы (мораль) . В понятии наказания в российском сознании присутствует репрессивный оттенок и подчеркивание его важности. Наказание воспринимается как исправление, размышление о содеянном, и мало связано с юридическим понятием преступления, с уголовной юстицией. Моральное осуждение наказуемого деяния оправдывает его наказание. Таким образом, неразвитость правовой культуры выражается в том, что осуждение преступления воспринимается, скорее, как дело общества и каждого его члена, а не суда, роль которого сводится к вынесению приговора. Отсюда и понятие справедливости как моральной, а не правовой ценности.

С другой стороны, социоцентристское представление о праве связывает его с законом, который ассоциируется с принуждением, силой. А поскольку в России власть зачастую насильно навязывает обществу закон, а не ограничивается законом (как должно быть в правовом государстве), то закон ассоциируется с властью, а, следовательно, представление о законе зависит от политических отношений в стране, то есть, от восприятия обществом власти. Поэтому соблюдение установлений власти многими не осознается как необходимость, это искажает правовое сознание и препятствует формированию правовой культуры.

Эволюция общества, связанная с изменением политических структур, повлекла за собой появление в правовом сознании критических оценок и негативных стереотипов в отношении тех правовых ценностей, которые связываются с образами тоталитарного прошлого. Как показывают данные социологических исследований, неуверенность, к примеру, вызывает значимость равенства и солидарности . Эти ценности, взятые в прошлом «под опеку»  государства, у многих устойчиво ассоциируются с советскими лозунгами и поэтому воспринимаются негативно. Таким образом, оценочное суждение может исказить смысл ценности. В то же время, без правильного понимания и признания в качестве правовых ценностей солидарности и равенства невозможно построение гражданского общества, которое означает сочетание в праве индивидуальных и общественных интересов, то есть признание ценности личности и свободы наряду с понятием об ответственности, солидарности и равенства.

Из этого следует вывод, что российское правовое сознание по-прежнему политизировано, то есть в нем во многом преобладают социоцентристские ориентации, что не мешает автономизации правового пространства, а значит и правового сознания. В нормальном правовом сознании право связано с государством, а закон с властью. Так как в российском сознании нет четкого разграничения понятий права и закона, то и власть не отделена от понятия государство. И поскольку власть чаще всего вызывает негативное отношение, то и государство – если не негативное, то отчужденное.

Среди причин, влияющих на это, следует назвать отсутствие в России гражданского общества. Гражданское общество – это в первую очередь гражданская позиция каждого человека. Понятие гражданственности включает в себя не только соблюдение принципов законности, но и восприятие демократических свобод (в первую очередь права участвовать в управлении государством) не только как права, но и как обязанности. Это подразумевает наличие в сознании правильного понимания правовой значимости государства, а также таких ценностей правовой культуры, как справедливость, солидарность, равенство и т. д.

Выборы последних лет демонстрируют апатию, индифферентность к ним общества и пессимизм. Особенно характерна такая ситуация на выборах местного уровня. Казалось бы, в неустроенном обществе, тем более, совсем недавно получившем подлинную возможность выражать свою волю на выборах, не может не быть интереса к ним. Тем не менее, интерес ослаблен. Отчасти на этом сказываются особенности исторического развития: отсутствие опыта самоорганизации и самоуправления, государственных и правовых навыков, которые воспитываются гражданским обществом. С другой стороны, вина лежит и на власти, творящей произвол и вызывающей недоверие общества. Таким образом, на отношение к избирательному праву проецируется отношение к власти.

Кроме того, законодательство должно отражать действительность. В противном случае общество и государство скатятся к правовому нигилизму и анархизму. Должны быть оформлены не только межличностные отношения, но и отношения между обществом и государством, личностью и государством. Для этого необходимо развитое государственное законодательство, которое позволяет организовать властные отношения на основе ценностей правовой культуры. Но мало декларировать приверженность тем или иным ценностям или фиксировать их в нормах. Эти ценности должны быть с одной стороны усвоены как профессиональным, так и обыденным правовым сознанием, а с другой – воплощаться в реальности.

Правовая культура – это оформление правового пространства. Грамотное оформление правовой сферы деятельности человека показывает уровень развития цивилизации (одним из элементов которой является юридическая техника). Иными словами для формирования правовой культуры необходимо развитое «работающее»  законодательство. Следовательно, в процессе формирования правовой культуры общества большая ответственность ложится на законодателя: создаваемые законы должны быть легитимными, согласовывающимися, непротиворечащими нравственным принципам, отвечающими потребностям и интересам личности и общества. Иными словами, в нормах права должны быть реализованы антропоцентристские культурные ценности, такие как справедливость, добро, истина, свобода и др. и принципы правового плюрализма.

Наиболее актуальной проблемой современной России по-прежнему является проблема взаимодействия государства и общества. Если между ними нет конструктивного диалога, как мы видели на примере полувековой истории России, никакие самые прогрессивные реформаторские действия не приносят ожидаемых плодов: когда силу берет государство, начинаются контрреформы, когда государство слабеет, начинаются революционные брожения.

В любом обществе восприятие власти зависит от эффективности ее использования, которая определяется способностью действовать в согласии или противоречии с интересами управляемых, что, по сути, означает способность власти выполнять свою функцию упорядочения социальных отношений.

Власть может и противодействовать, и содействовать развитию культуры. Контакт общества с властью зависит от степени ее «окультуренности», хотя бы цивилизованности. Эффективно содействовать культуре власть может в случае ее легитимности, смысл которой заключается в принятии власти населением, в признании ее права управлять и в согласии ей подчиняться. Культурная состоятельность власти предполагает ее «встроенность»  в культуру, которая может как принимать ее, так и отторгать.

Один из важных аспектов легитимации власти – этический. Власть нуждается в ценностном регуляторе, поскольку для того, чтобы быть действенной, она должна иметь в своем основании ту систему ценностей, которая разделяется большинством членов общества. В качестве такого регулятора и выступают принципы чисто этические, религиозно-этические, религиозно-этически-правовые.

Ценностная сущность власти проявляется в ее связи со свободой и ответственностью человека. С одной стороны, власть призвана разграничивать пространство взаимодействия субъектов для того, чтобы свобода одного человека не подавляла свободу другого. С этой точки зрения власть действует в правовом поле.

С другой стороны, ограничение свободы властью должно иметь определенные пределы и не должно входить в противоречие с фундаментальными потребностями и интересами людей, невозможность осуществления которых ведет к потере человеческой сущности. Следовательно, ценностным регулятором власти служит принцип правового государства, который в наиболее полной мере реализует антропоцентризм.

Этот принцип означает организацию властных органов на основе признания неотъемлемых прав и свобод человека, ненарушение и защиту этих прав со стороны государства, подчинение деятельности государства закону. Наличие таких принципов в политической и правовой культуре обеспечивает наибольший успех диалога общества и государства, которого так не хватает России. Признание и обеспечение прав и свобод личности, отношение к личности как к наивысшей ценности в свою очередь воспитывает уважение к государству и праву, ответственность за свою свободу. Только подчинение на основе уважения, а не принуждения, имеет истинный смысл. По-настоящему же подчиняться может только свободная личность, раб всегда стремиться к бунту.

Для того чтобы установился диалог власти и общества не всегда достаточно правовых основ для устройства их взаимоотношений, необходимы и культурные основы. В неустойчивом обществе, когда идет смена парадигм и ломка ценностного сознания, да и еще когда это сопровождается сильным социальным расслоением, необходим коммуникатор – посредник, обеспечивающий культурный диалог и взаимопонимание при разных типах культуры и разных уровнях развития правового сознания. В противном случае, как показала ситуация, сложившаяся в предреволюционной России, это место занимают харизматические лидеры, заботящиеся лишь о собственной выгоде в борьбе за власть и ведущие страну к хаосу и гибели общества и культуры. Но, к сожалению, в России сейчас нет ведущей социальной группы, способной не только реально осуществлять управление страной, либо оказывать воздействие на власть, но и способной в какой-то мере влиять на обыденное правовое сознание, то есть на формирование правовой культуры. Роль коммуникатора с наибольшим успехом может выполнять интеллигенция, которая всегда является носителем гуманных идей, так как в периоды нестабильности особую актуальность приобретают вопросы гуманизации общества, государства и права.

В сегодняшней России вопросу гуманизации правовой сферы уделяется большое внимание. Права человека, мораторий на смертную казнь, отсутствие негуманных принципов в праве, реформа процессуального законодательства (защита процессуальных прав обвиняемого) – все это можно отнести к положительным моментам. Но, с другой стороны, гуманизация должна быть связана с облагораживанием правовой сферы деятельности человека. Но именно это и есть одна из серьезных современных российских проблем. Сегодня наблюдается общее падение нравственности (в сфере частных и публичных интересов), циничное отрицание права и морали, преобладание материального интереса и физических потребностей над идеалами долга, чести и справедливости. Между тем, отсутствие правовой культуры – это прямая угроза правовому государству.

Правовое государство и блага, которые оно несет, невозможны без правовой личности. Невмешательство (свобода) может дать положительный результат только там, где есть культура, внутренняя ответственность каждого человека. С точки зрения антропоцентризма и правового плюрализма, правовая личность – это личность, прежде всего высоконравственная. Если же внутренний ограничитель свободы отсутствует, необходим ограничитель внешний, которым является закон. Иными словами каждый закон должен соизмеряться с уровнем развития правовой и нравственной культуры (то есть сочетаться с представлениями о ценностях в обществе). Закон должен приниматься, исходя из представлений о человеке как высшей ценности, представлений о свободе и справедливости как человеческих ценностях. Только в таком случае он выступает как носитель ценностей антропоцентристской культуры.

Так, к примеру, свобода слова – несомненное благо, реализующее свободу как ценность. Но в обществе, в котором нет представления об истинном содержании ценностей, где свобода связывается скорее со своеволием, свобода слова нередко приобретает разнузданный характер. Свидетельство этому – пропаганда насилия, невежества и безнравственности, захлестнувшая российские средства массовой информации. Это чревато тяжелыми последствиями, так как именно СМИ оказывают сильнейшее влияние на общественное сознание. Поэтому законы о свободах слова, печати должны не просто констатировать отсутствие ограничений. А содержать в себе ограничения, основанные на ясном понимании свободы, не допускающем ее подмены суррогатами. Свобода (а не произвол) не может использоваться в законном порядке, скажем, для унижения человека, этноса, расы и т. д.

В этом отношении не потеряли актуальности слова Б.Н.Чичерина, который в конце прошлого столетия говорил о том, что малообразованная, разнузданная российская печать, которая является «вместилищем непереваренных мыслей, пошлых страстей, скандалов и клеветы», умственно развращает общество и «составляет самое больное место русского общества» .

К тому же зачастую «независимые» СМИ выполняют социальный и политический заказ тех, кому принадлежат. Это явление, ставшее обычным и для других бывших социалистических стран, замечено исследователями. Так, например, Дж.Кин указывает на то, что «тенденции в сторону концентрации капитала в средствах массовой информации, по всей видимости, усиливаются в результате политики, проводимой либералами-рыночниками. В некоторых случаях «дерегулирование»  приводит к таким разбойничьим формам капитализма, которые получили распространение после «бархатных революций»  в Восточной Европе» .

Среди причин бездействия российских законов следует назвать и беззаконие власти, ее ослабление и бездействие, низкое качество управления на всех уровнях и коррупция властных органов. Падение нравственности в сфере политики также сказывается и на правосознании. Недоверие общества к власти вызвано поведением самой власти: беззаконие политиков, неуважение ими права, неосуществление властью прямых своих обязанностей и т. д.

Беззаконие связано как с несовершенством уголовного и процессуального законодательства, так и с несоблюдением существующих законов, в том числе и правоохранительными органами. Лица, причастные к законотворчеству должны не только следить за соответствием правовых актов мировым стандартам правового государства, но и не абстрагироваться от реальных российских условий. Среди правовых ценностей в особенности в профессиональном правовом сознании должны быть четко представлены не только свобода, но и безопасность.

К примеру, принцип неприкосновенности депутата и других высших должностных лиц (включая президента) соответствует статусу правового государства. Но этот принцип должен сочетаться с возможностью следственных органов при наличии веских оснований осуществить необходимые действия по отношению к депутату или чиновнику высшего ранга, подозреваемому в совершении преступления. Мы же сталкиваемся с фактами, когда парламент и другие представительные органы в известных случаях становились убежищем для лиц, скрывающихся от закона . Попытки исправить это положение Конституционным судом – несомненный шаг в сторону установления в стране законности и правопорядка, но, к сожалению, до конца решенной эту проблему считать невозможно. К тому же при неразвитом правосознании широких слоев населения неисполнение закона представителями власти формирует неверное понимание реализуемых в правовых нормах ценностей и развивает релятивизм по отношению к необходимому, по сути, закону.

Есть и другие факторы, мешающие формированию правовой культуры в России. Правовые реформы и связанное с ними демократизация общества и построение правового государства пришлись в России на момент экономического кризиса и неустройства. Так было в России и в феврале 1917 г., когда в атмосфере экономической разрухи идеи правового государства и законности, которые пыталось внедрить временное правительство, уже не могли заинтересовать уставшее от потрясений общество.

Так и сегодня, экономическая неустойчивость и неустроенность большинства населения создают атмосферу стяжательства, в которой не работает гражданско-правовое законодательство. С одной стороны, в этой сфере произошли положительные сдвиги. Появилась свобода в выборе сферы деятельности, распоряжении собственностью и т. д. Однако российское законодательство далеко от совершенства, чтобы разрешить все проблемы. К примеру, свободу передвижения и выбора места жительства ограничивают не только экономические проблемы, но и до сих пор сохранившаяся прописка. Она хотя и заменена регистрацией, но смысл остался тот же – контроль за передвижением людей и произвол местных властей, ограничивающих въезд в те или иные города и другие трудности, связанные с этим чудовищным по отношению к личности институтом (невозможность получить работу без регистрации, обязанность зарегистрироваться по месту пребывания в течение 3-х дней и т. д.). Это является прямым свидетельством наличия социоцентристских ориентаций в сознании законодателей, которые мешают им быть последовательными в правотворчестве, что и является причиной того, что антропоцентристские ценности до конца не реализуются.

Таким образом, формируя новую систему права, следует учитывать, что развитие цивилизации в современной России не достигло уровня западных стран, чьи правовые идеи пытаются трансплантировать реформаторы. В результате отдельные нормы законодательства, несмотря на всю их значимость для процесса построения правового государства, зачастую выглядят несвоевременными. К примеру, слишком поспешным представляется наделение широкими правомочиями иностранных юридических лиц в новом Земельном кодексе Российской Федерации 2001 г. Несомненно, что предоставление иностранным лицам прав, равных правам собственных граждан, является атрибутом развитого законодательства и содействует скорейшему продвижению России в мировое сообщество. Однако в условиях отсутствия капитала у широких слоев российского населения возникает опасность доминирования иностранного капитала на российском рынке. Почему-то, в отличие, кстати, от развитых западных государств, законодательство которых вводит многочисленные ограничения в правах собственности на землю для иностранных лиц, российские законодатели посчитали, что России такие опасения не грозят.

Вообще до сих пор остается в России проблематичным вопрос собственности. Попытка начать его решение в начале 90-х годов закончилась, можно сказать, полным провалом – приватизация обернулась ни чем иным, как новым перераспределением собственности и грабежом одного слоя населения другим. О праве в этом случае говорить не приходится.

Незамедлительным результатом этого шага явилось искажение в правовом сознании большинства людей таких понятий, как частная собственность и свобода предпринимательства, что в дальнейшем выразилось в неоднозначной реакции населения на принятый в октябре 2001 г. Земельный кодекс РФ. Тем более, что этими благами могут воспользоваться далеко не многие и часто в незаконной форме. Таким образом, важно усвоить, что правовая сущность собственности выражается не только в защите свободы личности, но и в справедливости, которая включает в себя не менее важный элемент – равенство. Право частной собственности представляет собой носителя ценностей антропоцентристской культуры только тогда, когда включает в себя понятие ответственность. Истинная свобода не может быть безграничной, она должна, по замечательной характеристике Канта, стремиться к «свободе, совместимой по некоторому возможному всеобщему закону со свободой каждого другого» . Поэтому правомерным представляется ограничение права частной собственности законом так и постольку, как и поскольку это необходимо для обеспечения этого права всем членам общества в равной мере. Именно такой смысл должна приобретать собственность в правовой культуре.

К этому следует добавить сохранившееся в обыденном сознании теоцентристское «трудовое» начало в отношении частной собственности, особенно земельной. Поэтому, решая проблемы в сфере права, невозможно игнорировать рудименты традиционной культуры, сохранившиеся в правовых воззрениях, не вызывая при этом негативной реакции населения. С другой стороны, следует четко осознавать, что причины этого недовольства во многом обусловлены особенностями правосознания, которое необходимо подвергать целенаправленному изменению. Важную роль в этом сложном процессе играет правовое просвещение и воспитание.

Правовое регулирование в сфере предпринимательских отношений подразумевает с одной стороны защиту частного предпринимательства и коммерческой тайны от криминальных структур и вмешательства государства. С другой стороны – это и защита прав граждан от произвола недобросовестных предпринимателей. Незавершенность законодательного регулирования не должна в этом случае являться препятствием и представители правоохранительных органов не должны оправдывать свое бездействие во многих случаях отсутствием законов. Следовательно, требуется повышение уровня профессионального толкования права, и отлаженный механизм незамедлительного восполнения пробелов в праве, что также является показателем правовой культуры и непременным атрибутом правового государства.

Не в полной мере развита культура и в сфере судопроизводства. С одной стороны, провозглашена независимость судей, введение института присяжных заседателей. С другой стороны, реализуются ли эти процессуальные нормы на практике? Вряд ли до конца. Повсеместно наблюдается силовое давление на органы правосудия и прокуратуры со стороны администрации всех уровней, а также криминальных структур, в законодательстве встречается противоречия принципу независимости судебной власти. Независимость судей – важнейший принцип правового государства – может быть реализована в полной мере при обеспечении не только их безопасности, но и финансовой независимости судебных органов. С другой стороны добиться повышения эффективности правосудия невозможно без повышения личного культурного уровня судейского корпуса (правового и нравственного сознания).

Еще одной особенностью российского сознания является сохранившиеся в нем стереотипы патриархального отношения к власти, представление о справедливом государстве как о гаранте социального обеспечения. Несомненно, эти социоцентристские установки следует трансформировать, и это представляется возможным, поскольку современное государство не может быть мыслимо как культурное без социальных функций. Именно социальные законы государства, наряду с демократическим и правовым устройством, являются носителями таких культурных ценностей, как достоинство личности, равенство, стабильность. Особенно важно это в России – стране с низким уровнем жизни широких слоев населения.

Однако реальность сегодняшней жизни такова, что провозглашенное в Конституции правовое государство свертывает свои социальные функции: значительно снизилась степень и качество социального обеспечения, бесплатного медицинского обслуживания и образования. Частично это связано с недостатком средств. Но большую тревогу вызывает стремление теоретически обосновать сокращение социальных обязанностей государства в лучших традициях западного консерватизма, ориентированного на натуроцентристское понимание правовых ценностей. Так, большой популярностью пользуется сегодня в России Ф. Хайек, который расценивал вмешательство государства в сферу производства как посягательство на свободу частной собственности и инициативы, которая ведет к утрате свободы и установлению тоталитаризма. Несмотря на то, что идеи Ф. Хайека относятся к полувековой давности и давно идут в разрез с практикой западных государств, в России до сих пор находятся сторонники «правового государства», стоящие на позициях несовместимости принципов социального и правового.

Итак, одной из существенных характеристик российской правовой культуры конца XIX – начала XX вв., влияющих на представления о правовых ценностях, является ее гетерогенность: правовые воззрения россиян существенно различались, в зависимости от их социального происхождения, а также от уровня правового сознания.

Так, обыденное правосознание в основном формировалось в крестьянской среде. Правовая культура крестьян развивалась на основе обычного права и смешанных теоцентристских и социоцентристских установок в сознании, что определило ее характерные черты: неотделенность правовых воззрений от моральных, религиозных, политических, свидетельствующая об отсутствии внутренней связи элементов культуры, что для сферы права означает неразвитость представлений о правовом плюрализме. Следует отметить и своеобразные представления народа о праве, его ценностях, которые во многом не совпадали, а зачастую противоречили позитивному праву. Однако, в конце XIX – начале XX вв., вследствие приобщения к новым экономическим и правовым отношениям, начинается переориентация ценностных предпочтений крестьян. Изменилось представление о некоторых ценностях (таких как свобода, равенство), появились новые ценности (личность, право). Безусловно, это было только начало процесса, и многие проблемы оставались нерешенными, а иногда и неосознанными.

На развитие правовой культуры системоцентристского типа, в которой центральное место занимает государство, существенно влияет культурная оформленность политических отношений. В настоящей главе показано, что, в частности, правосознание крестьянства, изменения в его ценностных основаниях, происходившие в пореформенный период, во многом определялись отношениями крестьянства и государства, центральной и местной администрацией.

Ценностным основанием власти в России изучаемого периода было не нравственное и правовое чувство ответственности, а моральное чувство долга, обязанности. В подобном обосновании может быть только заложен потенциал культурной оформленности государственного устройства, так как оно строится на убеждении о соответствии власти представлениям о справедливости. Исходя из российских суждений о справедливости, реализация этого потенциала зависела от поддержания и ненарушения установленного порядка. В случае неисполнения своего долга, власть утрачивала легитимность, что порождало насилие, выражавшееся со стороны крестьянства различными формами протеста, а со стороны государства – усилением полицейского произвола. Это создавало негативные стереотипы взаимного восприятия власти и народа, а также искажало представления о культурных ценностях и их реализации в сфере государственного устройства. В частности, отсутствие правовых основ легитимности власти формировало представление о свободе как о своеволии, самоуправстве, что препятствовало восприятию идеи правового государства и воплощению ее в соответствующих политико-правовых институтах.

Кроме того, культурным основанием правового государства является дифференциация культуры, что на практике означает решение экономических вопросов экономическими методами, юридических – правовыми и т. д. Системоцентризм же вел к смешению всех сфер деятельности и сведению их к сфере политики, что не позволяло сформироваться антропоцентристским представлениям о правовом упорядочении власти и утвердить в качестве единственной безусловной ценности человека.

Таким образом, нереализованный антропоцентризм и социоцентристские представления о ценностях правовой культуры сказывались на возможности формирования политической культуры, что на практике выражалось в отсутствии реально действующих представительских органов власти, местного самоуправления, конституционного суда и т. п., в отсутствии открытой дискуссии власти и общества. Последствием этого стало политическое противостояние государства и общества, которое вылилось в революцию.

В условиях отсутствия гражданского общества, в России большое влияние на формирование и развитие представлений о праве должно было оказывать теоретическое правосознание. Однако антропоцентризм более или менее полно реализовался только в либеральной философии.

К несомненным заслугам российских либеральных философов и теоретиков права рассматриваемого периода следует отнести то, что в своих работах они сумели добиться синкретизма общечеловеческих антропоцентристских ценностей правовой культуры с российским системоцентризмом. Это, с одной стороны, безусловно, свидетельствует о высоком уровне развития их правосознания и правовой культуры, исходя из того, что в понятие культура в праве вкладывается также и гармоничное сочетание уникального, самобытного с общечеловеческим, универсальным.

С другой стороны, это определило особенности русской либеральной мысли, которые выражались в специфическом разрешении таких проблем философии права, как отношения личности и государства (различные варианты теории социального государства), отсутствие автономии правовой сферы и стремление обосновать правовые идеалы нравственными. Последнее сыграло и негативную роль в торможении процесса формирования правовой культуры, автономизации права. Это же отразилось и на политико-правовой стороне русских либеральных теорий, на которые влияли этатистские и соборно-коллективистские идеи. Вероятно, в этом проявилось своеобразное представление российских либералов о ценностях правовой культуры антропоцентристского типа, сформированное историко-культурным развитием России.

В современной России вопросы формирования правовой культуры по-прежнему актуальны и приобретают большую остроту. Во многом это связано с проблемами правосознания большинства россиян и их представлениями о праве и его ценностях, о соотношении права с другими формами социальной жизни – с политикой, экономикой, моралью, религией и т. п. Очевидно, что указанные проблемы во многом предопределены историко-культурным развитием российского общества.

Особенностью сегодняшнего российского правосознания является его культурная неоформленность, что проявляется в сохранившихся социо- и теоцентристских стереотипах восприятия таких феноменов как право, закон, власть и т. д., «перекос»  в правовом сознании, как на обыденном, так и на профессиональном уровнях, заключающийся в преобладании прав над ответственностью, индивидуалистическом понимании принципа приоритета личных интересов и ценностей, что ведет к практическому игнорированию общественных, в неверном представление о содержании некоторых ценностей правовой культуры, а, следовательно, и о механизме их реализации. Все это, безусловно, препятствует процессу формирования правовой культуры, автономизации правового пространства. Кроме того, многие исторически сложившиеся представления россиян о ценностях правовой культуры усилены советским тоталитарным режимом.

С другой стороны, нельзя все же не отметить направленность культурного развития России в сторону антропоцентризма. Поэтому основной вывод, который следует сделать в данной части работы, касающийся исторической обусловленности проблем российского правосознания должен быть следующим: для того, чтобы процесс развития правовой культуры не зашел в тупик, процесс этот должен стать четко осознаваемым, осмысленным и целенаправленным, а не стихийным. Для достижения успеха в оформлении правового пространства необходимо формирование антропоцентристского взгляда на право и его ценности.

Средствами в процессе автономизации и антропологизации правосознания могут служить построение гражданского общества, реальное проведение в жизнь принципов законности, цивилизация правового пространства (в первую очередь нормативной базы). Важную роль в процессе формирования антропоцентристской правовой культуры играет также преодоление нравственного кризиса всего российского общества и каждой отдельной личности. Подлинная правовая культура состоит в том, чтобы найти в правовом регулировании должный баланс соотношений между личностью и обществом, государством, в том, чтобы найти механизм воплощения антропоцентристских ценностей правовой культуры в правовых отношениях, актах, институтах. В современных условиях это требует специальных знаний и умений не только от представителей различных структур власти и профессиональных юристов, но и от ученых, работников сферы образования, средств массовой информации. А для этого необходимо и важно, чтобы на уровне теоретического правосознания было выработано верное представление о ценностях правовой культуры, как универсальных общечеловеческих, так и уникальных российских.