§ 1. Философский аспект проблемы

Различие между понятиями субъекта и объекта красной нитью проходит через уголовное право и открывает прекрасные возмож­ности для рассмотрения нашей концепции о том, кого и за что мы наказываем. Субъект — это тот, кто действует, а объект — кто-то или что-то, подвергающееся этому действию. Кем является обви­няемый в преступлении и подлежащий наказанию правонаруши­тель — субъектом или объектом? Этот вопрос никогда напрямую не ставился в доктрине уголовного права, но тем не менее он лежит в основе многих современных дискуссий об основаниях уголовной ответственности и освобождения от нее.

Для того чтобы было защищено чувство собственного достоин­ства человека, с ним дблжно обращаться как с субъектом, а не как с объектом. Кант выразил идею, интерпретируя моральное право требовать, чтобы мы «всегда в себе и в других поддерживали человеческое начало как цель, а не как средство». К объектам можно относиться как к средствам, но человека мы должны уважать как субъекта, прежде всего в самом себе. Кантовский запрет обращаться с человеком как со средством служит отраже­нием идеи устрашения как достаточного основания для наказания. При наказании правонарушителя его должно уважать как саму ценность, как исполнителя деяния, несущего ответственность за совершенные нарушения.

Правовые системы варьируются по степени, в которой они демонстрируют уважение к лицам, совершившим правонаруше­ния, и к обвиняемым, относясь к ним как к субъектам, а не к объектам. Одно из первых проявлений этого уважения мы видим в правиле о том, что наказание может быть наложено только за действия человека, т.е. за преступления, совершенные человеком, выступающим в качестве субъекта. Данное правило предполагает наличие действия как такового (безотносительно к тому, виновно

126

Глава III. Субъект и объект права

§ 1. Философский аспект проблемы

127

оно или нет) и является почти универсальным требованием при отправлении уголовного правосудия. Это станет первым предме­том нашего исследования.

Для российского читателя здесь требуется пояснение. В соответствии с традициями американской юридической науки, когда говорится о человеке как субъекте, речь идет о любом человеке, включая несовершеннолетних, не достигших возраста уголовной ответственности и невменяемых. Человек противо­поставляется животному или машине (либо любому другому неодушевленному предмету). Поэтому он рассматривается как субъект преступления, но который освобождается от наказа­ния. Исходя же из традиций российской уголовно-правовой науки, ни невменяемый, ни несовершеннолетний, не достигший возраста уголовной ответственности, субъектами преступле­ния не являются. Это связано с тем, что по российскому уголовному праву субъект преступления — это не только тот, кто действует (совершает предусмотренное уголовным зако­ном деяние), но еще и обязательно обладающий способностью нести уголовную ответственность и наказание. В ст. 19 УК РФ так и сказано: «Уголовной ответственности подлежит только вменяемое физическое лицо, достигшее возраста, уста-новленного настоящим Кодексом». В принципе я не вижу боль­ших различий в российском и американском подходах к данной проблеме. Ведь главное заключается в том, что в итоге, в соответствии как с американской, так и с российской тради­циями и невменяемые, и лица, не достигшие возраста уголовной ответственности, ни при каких обстоятельствах не должны подвергаться уголовному наказанию. Т.е. в сугубо практичес­ком, правовом смысле принципиальной разницы нет, она суще­ствует в философском понимании проблемы, понимании субъ­екта как совершающего определенное деяние. При этом и в философском плане у каждого подхода есть сои «плюсы» и «минусы».

«Плюс» американской позиции заключается в том, что невменяемый или лицо, не достигшее возраста уголовной от­ветственности, не исключаются из круга людей (из человечес­кого круга). Кстати говоря, в одном случае, но очень важном, из таких же соображений исходит и российская наука уголов­ного права. Известно, что нападение животного (злая собака,

бык) порождает право на крайнюю необходимость. Опасное же посягательство невменяемого или лица, не достигшего возраста уголовной ответственности, порождает право на необходимую оборону. Иными словами, в этом случае и российское уголовное право рассматривает и невменяемого, и лицо, не достигшее возраста уголовной ответственности, как субъекта, как причинителя вреда, как лицо, которое действует.

«Плюсы» российской позиции по этому вопросу заключаются в том, что раз нам заранее известно, что тот же невменяемый не может подлежать уголовному наказанию, то для чего его тогда считать субъектом преступления?^ Кроме того, мне кажется, более последовательно в этом случае решается и вопрос о виновности. Не можем же мы признать виновным невменяемого? А раз так, то не возникает проблем и о трак­товке волевого поведения невменяемого. Он, конечно, обладает волей, но, увы, не в уголовно-правовом смысле. В связи с этим попытка рассмотреть действие невменяемого с чисто объек­тивной стороны (уровняв его действие с действием разумного человека) представляется в уголовно-правовом смысле беспер­спективной: как только мы «доберемся» до волевой характе­ристики такого действия — для нас оно потеряет какое-либо уголовно-правовое значение. Хотя еще раз оговорюсь, что здесь не может быть однозначной оценки (оцениваемых подходов), здесь много условного, зависящего от традиций.

Ниже мы обратимся к процессуальным вопросам и рассмотрим, в какой степени обвиняемый в преступлении должен рассматри-

Не случайно А.Н. Трайнин, выводивший субъекта преступления из элемен­тов состава преступления, так же, как и американские юристы, вменяемость и возраст относил к условиям ответственности (за пределами состава преступления), но и он при этом (в отличие от американской юстиции) лиц невменяемых и не достигших возраста уголовной ответственности не считал субъектами преступле­ния. Он мотивировал это опять-таки конечной перспективой (а точнее, беспер­спективностью) уголовно-правового значения действий указанных лиц: «Чтобы не предпринимал шизофреник — хранил оружие, уничтожал имущество, наносил ранение — он не «действует» в смысле уголовно-правовом» (См.: Трайнин А.Н. Общее учение о составе преступления. М., 1957. С. 135). Хотя сам по себе подход А.Н. Трайнина к исключению субъекта преступления из состава преступления (традиционно критиковавшийся в советской юридической литературе; его в этом поддерживали лишь единицы, например, Б.С. Никифоров и А.Б. Сахаров) впол­не, на наш взгляд, был обоснован.

128

Глава Ш. Субъект и объект права

§ 1. Философский аспект проблемы

129

ваться как субъект правонарушения, а в какой — как объект процессуальных действий. Иными словами, вопрос может быть поставлен так: является ли обвиняемый в совершении преступле­ния действующим лицом в процессе или же ему отводится роль объекта процессуальных действий? Разница между этими пози­циями проявляется как в структуре материального уголовного права, так и в процессуальных нормах, предназначенных для обеспечения справедливости отправления правосудия.

Видимо, вначале уместно рассмотреть вопрос о том, какие в истории правовой мысли существовали философские концеп­ции об основаниях уголовной ответственности и наказания.

Философский аспект проблемы связан с ответом на вопрос, в каких случаях (когда) и почему лицо способно и должно отвечать за совершенное им преступление в уголовном порядке. Примерно с XVIII в. по этому поводу в философии и юриспру­денции идут споры между детерминистическим направлением (признававшим всеобщую закономерную связь и причинную обусловленность явлений в природе и обществе) и индетерми­нистическим (отрицавшим ее).

Индетерминизм как философское направление исходил из признания полной (абсолютной) свободы воли, в конечном счете не зависящей от внешних условий и обстоятельств. Так, основанием уголовной ответственности, по Канту, является свободная воля нарушителя закона как разумного существа. Следует сделать оговорку, что Кант признавал двойственную природу человека. Как часть мира явлений человек подчинен необходимости. Однако как разумное существо он принадле­жит миру «вещей в себе» (кантовская характеристика этого мира) и потому обладает свободной волей, служащей основа­нием уголовной ответственности. Кантовская идея о свободе воли преступника как основания уголовной ответственности явилась обоснованием учения так называемой классической школы уголовного права как о причинах преступного поведения, так и следующих за ним уголовно-правовых последствиях — уголовной ответственности и наказания. Фактически же эта концепция приводила к отказу от исследования проблемы при­чин преступности, что следует признать одним из самых слабых мест в учении «классической» школы уголовного права,

что и явилось в конце XIX в. причиной разочарования юристов в ее исходных концепциях.

По-иному обосновывалось основание ответственности, в том числе и уголовной, представителями детерминистического направления. Последнее проявлялось в двух разновидностях: механистического и диалектического детерминизма.

С позиций первого человек — слепая игрушка внешних об­стоятельств. Он никогда и ни в чем не бывает свободным, его поступки всегда детерминированы внешними обстоятельства­ми ми. Такие взгляды в наиболее полном виде были развиты представителями французского детерминизма XVIII в. К от­рицанию свободы воли у человека их привело отождествление проблемы необходимости в природе и обществе. Они считали, что поведение людей в обществе предопределено в такой же мере (такой же необходимостью), как и любые процессы в природе. Этим обусловлено их отрицание активной роли чело­веческого сознания и человеческой воли. Так, П. Гольбах считал, что «необходимость, управляющая движением физического мира, управляет также движениями мира духовного, в котором все подчинено фатальности»1*. Необходимость и свобода воли, по его мнению, являются взаимоисключающими понятиями и человек полностью находится, во власти природы. «Человек не свободен ни одну минуту своей жизни... Он не властен посту­пить иначе, чем он поступает в тот момент, когда его воля определяется выбором»2. По сути, аналогичной точки зрения придерживался и Д. Дидро: «Воля не менее механична, чем разум. Все, как в природе, так и в обществе, полностью детерминировано, что полностью исключает свободу воли»3.

Какие же выводы из этого делали французские материалис­ты применительно к проблеме оснований уголовной ответст­венности и наказания? Ведь если человек не свободен в своих поступках (тот же преступник, совершая преступление), то какие принципы должны быть положены в основание его ответ­ственности? В чем будут заключаться нравственные отправ­ления его наказания? Их позиции на этот счет также были обусловлены общей предпосылкой об отождествлении необхо-

'   Гольбах П. Система природы. М., 1940. С. 111. t   Там же.

Дидро Д. Избр. соч. М.;Л., 1926. Т. 2. С. 297.

5-1147

130

Глава III. Субъект и объект права

§ 1. Философский аспект проблемы

131

димости в природе и обществе. На действия преступников, причиняющих вред обществу, они смотрели так же, как на причинение ему вреда в результате естественных природных процессов (например, наводнения). В связи с этим общество, по их мнению, должно бороться с преступниками, так же, как со стихийными бедствиями. Общество поэтому и может и должно в целях самосохранения наказывать тех, кто пытается вредить ему. И как преступник фатально предрасположен к совершению преступления, в такой же мере и общество неиз­бежно должно прибегать к защите своих интересов путем его наказания. При этом французские материалисты не только не отвергали роли уголовного законодательства в определении порядка и условий уголовной ответственности, но и развивали основы уголовной ответственности в демократическом направ­лении.

К иным выводам приходили представители другого направ­ления в детерминизме — так называемого вульгарного матери­ализма (Молешот, Бюхнер), что предопределялось и их исход­ными философскими посылками. По их мнению, решающее влияние на поведение личности оказывают факторы естест­венно-биологического цикла. Сюда они относили пищу, климат, почву страны проживания, наследственность, характер, Среди них самыми решающими признавались наследственные начала. Это привело их к мысли о существовании прирожденного пре­ступника. Так, Бюхнер обосновывал наличие атавизма в стро­ении мозга у многих преступников. У них, считал он, мозг создан иначе, чем у честных людей. Мозг преступника соот­ветствует состоянию мозга доисторического, первобытного, дикого человека; под влиянием атавизма дикие инстинкты первобытного человека (жестокость, страсть к разрушению, склонность к кровопролитиям, убийствам, насилиям и т.п.) и приводят к совершению преступления.

Эти философские взгляды легли впоследствии в основу ан­тропологической школы уголовного права и в известной мере социологической школы. Основоположником первой был ита­льянский врач-психиатр Ч. Ломброзо (1835— 1909), пытавший­ся доказать, что преступность — явление биологического ха­рактера. Он считал, что преступник — это особый биологи­ческий тип, имеющий свои антропологические признаки, что

тот или иной человек рождается преступником, и он не может быть исправлен. Исходя из этой теории антропологи предла­гали упразднить уголовное наказание и его судебную процедуру, заменив суд специальными административными органами, при­званными определять наличие у того или иного субъекта черт «преступного человека» и решать вопрос о мерах безопасности, которые должны быть применены к нему (в качестве последних они предлагали смертную казнь, лишение свободы, кастрацию, стерилизацию и т.п.).

Социологическая школа уголовного права (Лист, Принс, Ван Гамелъ, Фойницкий) восприняли у теоретиков «вульгарно­го» материализма положения о влиянии естественной среды (климата, питания) на деятельность человека и на преступное поведение, включив в учение о факторах преступности и глав­ное их положение — о фатальной предопределенности челове­ческого, в том числе и преступного, поведения, отрицающего роль сознания человека. Социологическая школа выдвинула тео­рию «опасного состояния личности», в соответствии с которой в обществе есть люди, образ жизни которых или их физические или психические особенности опасны для общества. Эта опас­ность может быть и не связана с совершением конкретного преступления. Поэтому в целях защиты общества «социологи» предлагали наряду с наказанием за совершенные преступления (в этом они отличались от «антропологов») применять меры безопасности независимо от того, совершило ли лицо — носи­тель «опасного состояния» конкретное преступление или нет (в этом их сходство с антропологической школой).

Справедливости ради следует сказать, что идеи социологи­ческой школы об «опасном состоянии личности» и мерах без­опасности наиболее «прижились» в довоенном итальянском и советском уголовном законодательстве. Например, в УК РСФСР 1922 г. была предусмотрена возможность применения таких наказаний, как ссылка и высылка не только в отношении лиц, осужденных за совершение конкретного преступления, но и лиц, признанных общественно опасными «по связи с преступ­ной средой в данной местности»; в Основных началах уголов­ного законодательства Союза ССР и союзных республик 1924 г. наказание вообще заменялось «мерами социальной защиты»; в 1934 г. в УК РСФСР была включена норма, в соответствии с

132

Глава III. Субъект и объект права

§ 1. Философский аспект проблемы

133

которой совершеннолетние члены семьи осужденного за измену Родине, проживавшие совместно с ним к моменту совершения преступления, подлежали лишению избирательных прав и ссыл­ке в отдаленные районы СибириК

Вторая половина XX в. дала некоторые модификации тео­ретических основ социологической школы, обладающие опреде­ленной спецификой в направлении уголовной ответственности и наказания. Так, начиная с 50 х гг. значительное распростра­нение получила теория «новой социальной защиты», разработ­ка основных положений которой связывается с именем фран­цузского юриста Марка Апселя2. Основной тезис этого направ­ления — ресоциализация, т.е. приспособление преступника к условиям и порядкам в обществе. Сторонники «новой социаль­ной защиты» утверждают, что необходимо сохранение уголов­ного права и его институтов, сохранение положения «нет преступления без указания о том в законе» и об ответствен­ности за конкретное деяние при наличии вины, необходима гуманизация наказаний и т.д. Однако осуществляться это должно с помощью «деюридизации», что предполагает отказ от некоторых демократических принципов уголовного права и про­цесса. Сюда относится и значительное усиление судейского усмотрения в выборе санкций, и некоторая переоценка роли экспертов-специалистов в вопросах применения к осужденному тех или иных мер, и ограничение принципа состязательности в уголовном процессе при решении вопроса о конкретной мере наказания, и признание системы неопределенных приговоров, и некоторые другие предложения. Таким образом, эту торию нельзя оценить однозначно положительно или отрицательно. Идея «ресоциализации» преступника может превращаться в сильный инструмент уголовной политики и находит все боль-

1              Вместе с тем, по нашему мнению, к оценке социологического направления

в уголовном праве нельзя подходить лишь с критических позиций. Именно эта

школа дала юристам ученым очень действенный инструмент научного исследова­

ния преступника, преступления и преступности — статистические и социологи­

ческие методы исследования этих явлений, без которых наука уголовного права

стала бы безжизненно догматической, и криминология не могла бы и родиться.

Лишь за одно это социологическая школа заслуживает положительной оценки и

даже благодарности потомков.

2              См.: Ансель М.  Новая социальная защита (гуманистическое направление

в уголовной политике). М., 1970.

шую поддержку в деятельности правоохранительных органов многих стран, в том числе и России. Вместе с тем реализация идеи «деюридизации» может привести к возникновению анти­демократических тенденций в борьбе с преступностью, а сле­довательно, и к нарушению прав человека в этой сфере.

Возвращаясь же к взглядам представителей детерминисти­ческого направления в философии, следует остановиться и на соображениях по этому поводу теоретиков диалектическо-ма­териалистического детерминизма, в определенной степени объ-едшшвших детерминизм с индетерминизмом (причинную обу­словленность человеческого поведения со свободой воли) и ока­завших серьезное влияние на решение проблемы оснований уго­ловной ответственности в науке советского уголовного права.

Диалектический материализм (Ф. Энгельс), признавая де­терминирующую роль внешней среды, одновременно признавал и активную роль человеческого сознания, однако фактически отдавал предпочтение в конечном счете все-таки первому. Известно, что марксистская философия, применяя постулат о первичности материи и вторичности сознания, обосновывала один из своих главных тезисов об отставании сознания от бытия1. С этим тезисом напрямую было связано и популярное в советской юридической литературе уголовно-правовое пони-манне свободы воли, длительное время служившее методологи-

1 См.: Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 37. С. 449; Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 13. С. 7; Т. 2. С. 516. Хотя необходимо оговориться, что вся история перенесения марксистского учения на российскую почву служит лучшим опровер­жением столь желанного для ортодоксального марксизма тезиса. Очевидно, что российское бытие, в особенности уровень развития капиталистических отношений в России, не только не отвечал основным постулатам марксизма, но и явно противоречил им (см.: Вехи. Интеллигенция в России. Сб. статей. 1909—1910. М., 1991. С. 424). По этой причине феномен отставания сознания от бытия, может быть, и нельзя полностью отрицать, но уж, конечно, его нельзя и абсолютизиро­вать. Тем более что русская (досоветская) философская мысль дала нам удиви­тельные образцы совершенно иной трактовки соотношения сознания и бытия. В предисловии к знаменитому сборнику статей «Вехи», опубликованному еще в 1909 г., М.О. Гершензон писал, что «общей платформой» авторов сборника (Н.А.Бердяев, С.Н. Булгаков, М.О. Гершензон, А.С. Изгоев, Б.А. Кистяковский, И.Б. Струве, С.Л. Франк) «является признание теоретического и практического верховенства духовной жизни над внешними формами общежития, в том смысле, что внутренняя жизнь личности есть единственная творческая сила человеческого бытия...» (см.: Вехи. С. 23). Думается, что этот вывод имеет прямое отношение и к решению проблемы об основаниях уголовной ответственности и наказания.

134

Глава III. Субъект и объект права

§ 1. Философский аспект проблемы

135

ческим обоснованием уголовной ответственности. В соответ­ствии с ним, с одной стороны, поведение людей в конечном счете детерминировано их общественным бытием, с другой — пос­леднее не исключает ответственности человека за свои по­ступки. Подвергающийся воздействию внешних обстоя­тельств человек, в том числе и преступник, способен прини­мать решения и действовать определенным образом для дости­жения своих целей. Выбор лицом варианта поведения в каждом конкретном случае основан на знании и понимании им сущест­вующих связей между явлениями внешнего мира и на учете требований, предъявляемых ему законом. Избирая определен­ное поведение, совершая, например, преступление, человек в сложившейся ситуации для достижения поставленных целей может эти требования сознательно игнорировать либо сообра­зовать с ними свои поступки. Способность преступника дей­ствовать «со знанием дела» и выступает обоснованием его уголовной ответственности^.

Очевидно, что такое обоснование вписывалось лишь в рамки умышленной вины, так как интеллектуальное содержание не­осторожности, в особенности небрежности, как раз и харак­теризуется отсутствием сознания опасности совершаемого деяния и предвидения его последствий. Однако и эта разновид­ность субъективной стороны преступления «подгонялась» под необходимые философские рамки. Например, доказывалось: «При совершении преступления по неосторожности свобода воли в указанном понимании потому является основанием уго­ловной ответственности, что у человека была возможность принять решение с пониманием характера своих действий и их последствий, но он, однако, вследствие проявленной невнима­тельности к охране государственных или общественных инте­ресов или интересов отдельных граждан совершает обществен­но опасное деяние, нарушающее правопорядок»2.

Разумеется, не следует выводить за скобки уголовной от­ветственности преступное деяние, совершенное по небрежнос-

1 См., напр.: Курс советского уголовного права. М., 1970. Т. 2. С. 217 — 236; Советское уголовное право. Общая часть. М., 1988. С. 24 — 26. Следует отметить, что формула «свобода воли есть способность принимать решение со знанием дела» или «свобода есть познанная необходимость», по сути дела, является гегелевской формулировкой. См.: Гегель Г. Указ. соч. С. 47, 80, 93, 184, 291 и др. Курс советского уголовного права. Т. 2. С. 234.

пги, как разновидности неосторожной вины, однако очевидно, что обоснование ответственности знанием преступником «своего дела» является, по меньшей мере, лукавством. В том-то и дело, что в этом случае преступник как раз и действует без «знания дела», так как не предвидит наступления опасных последствий своего деяния.

Несмотря на то что обычно со ссылкой на классиков марк­сизма-ленинизма в советском уголовном праве подчеркивалась активная роль воли лица, а следовательно, и свободы в приня­тии им решения о совершении преступления, на самом деле такая трактовка означала признание жесткого двойного де­терминирования преступного поведения. Во-первых, это детер­минированность его условиями и обстоятельствами, в которых оказалось лицо, совершившее преступление. Во-вторых, это детерминированность уровнем его сознания, нравственными и другими личностными качествами субъекта. Получалось, что всякий раз, хотя для преступника вроде бы и существовал выбор, конечное его решение было «обречено» в пользу выбора преступного поведения.

Думается, в подобных случаях налицо явная механистич­ность и упрощенность подхода к рассматриваемой проблеме с ее «креном» в сторону излишней детерминации преступного поведения за счет снижения богатства содержания психической (в первую очередь интеллектуальной) деятельности человека. И соглашаясь с тем, что свобода воли, возможно, и является целиком детерминированной, профессор Гарвардского универси­тета, известный специалист в области биохимии и молекуляр­ной биологии Д. Уолд все-таки считает эту свободу «до известной степени непредсказуемой»^.

Предсказуемость человека, в том числе и его преступного поведения, есть лишь частный случай многовариантности про­явления общественного бытия. А поэтому возможность приня тия решения «со знанием дела» и само реальное знание  — разные вещи, в связи с чем и концепция диалектического детер минизма не может служить обоснованием уголовной ответст­венности за неосторожные преступления (особенно при пре-

Уолд Дж.  Детерминизм,  индивидуальность и свобода воли // Наука и жизнь. 1967. Л» 1. С. 80.

136

Глава III. Субъект и объект права

§ 1. Философский аспект проблемы

137

ступной небрежности) и фактически (не на словах о свободе воли, а на деле — признании «двойного» детерминирования, т.е. на уровне как окружающих условий, так и сознания преступника) сближается с позицией механистического мате­риализма.

Такой сложный и совсем не прямолинейный путь прошла человеческая мысль в поисках ответа на обоснование уголовной ответственности и наказания за совершение преступления. И при решении дальнейших более частных, конкретных и прак­тических вопросов данной проблемы так или иначе, хотим мы того или не хотим, но едва ли не неизбежно будем выходить на тот или иной аспект их философского осмысления представи­телями того или иного направления в философии.

Требование наличия виновного совершения действия. Совпа­дающим моментом во всех правовых системах является наложение наказания за действия человека - «человеческий акт». Варварст­вом считается наказание животных за причинение ими вреда, или же наказание тех, чье тело было использовано с этой целью как средство, как инструмент. Предположим, что некто А. хватает за руку Б. с тем, чтобы этой рукой нанести пощечину В. Ясно, что в такой ситуации неправомерно действующим является А. Рука Б. — это инструмент действия, при этом Б. не является ни субъектом, ни автором пощечины. Если бы государство наказало Б. за использование его руки в качестве инструмента деяния, это значило бы, что фигура Б. трактуется как объект, а не как субъект правонарушения.

Требование наличия виновно совершенного действия породило некоторую путаницу из-за достаточно длительной практики опре­деления действия по его самым поверхностным проявлениям — движению органов человеческого тела. Конечно, действие не может сводиться только к одному движению. Если двигается моя рука, отсюда не следует, что это обязательно я двигаю ею. Если А. берет руку Б. и ударяет ею В., рука Б. двигается, но действует не Б. Проще всего разрешить это положение, сказав, что действие составляют только те движения, которые возникают по желанию и воле действующего лица. Здесь мы подходим к распространен­ной формуле, определяющей действие человека как «волевое движение мышц». Майкл Мур не так давно в своей работе «Действие и преступление», вышедшей в 1993 г., ввел в оборот

такое понятие действия, как «волевое движение тела». Дуглас Хьюзак пришел к выводу о том, что критерию движений тела, «подвергнутому жесточайшей критике, не создано удовлетвори­тельной альтернативы, которая бы могла его заменить»1.

В начале века известный русский физиолог И.М. Сеченов, думается, удачно определил такое «волевое движение тела» как мышечное движение: «Все бесконечное разнообразие внешних проявлений мозговой деятельности сводится окончательно к одному лишь явлению — мышечному движению. Смеется ли ребенок при виде игрушки, улыбается ли Гарибальди, когда его гонят за излишнюю любовь к родине, дрожит ли девушка при первой мысли о любви, создает ли Ньютон мировые законы и пишет их на бумаге — везде окончательным фактом является мышечное движение. Чтобы помочь читателю поскорее прими­риться с этой мыслью, я ему напомню рамку, созданную умом народов, в которую укладываются все вообще проявления моз­говой деятельности, рамка эта — слово и дело»2.

Существует множество проблем в связи с вопросом движения и воли как краеугольных камней в понятии действия человека. Одним из них является философский вопрос о том, как мы можем узнать, что если человек поднял руку, то это значит, что он выразил свою волю ее поднять. Представляется, что единственное видимое проявление воли — это ее проявление в движении, что означает, что мы сначала видим само движение, а затем объясняем его как проявление воли. Таким образом, мы попадаем в некий дефиниционный круг. Мы определяем движение как проявление воли, но мы знаем, что воля проявится только тогда, когда мы сначала воспримем движение органов тела человека, как его дей­ствие.

Более коварным в определении действий как «волевых тело­движений» для правовой мысли является то, что отсутствие движений вроде бы представляет серьезную проблему с точки зрения требования виновного действия. Аргументация строится следующим образом:

2   См.: Husak D. A Philosophy of Criminal Law. 1987. P. 174.

Сеченов И.М. Избранные философские и психологические произведения М., 1947. С. 71.

138

Глава Ш. Субъект и объект права

§ 2. Действие и бездействие

139

движение является непременным условием действия;

если индивид не производит движений, он не действует;

следовательно, простое допущение смерти или другого вреда

не может составлять преступления.

Эта проблема широко известна всему миру как наказание за бездействие. Мы должны более точно определить, что она собой представляет.