§ 3. ТОЛКОВАНИЕ УГОЛОВНОГО ЗАКОНА

Толкование закона является необходимой и составной частью повседневной деятельности юриста-практика и задачей юриста-ученого, в какой бы области права он ни проводил свои исследования. Основным материалом, из которого всякий право­вед черпает свое вдохновение, является закон. Решает ли судья какой-либо запутанный спор о наследстве или обдумывает слож­ную квалификацию должностного преступления, он всегда видиг перед собой закон, чтобы следовать его велениям. Он обязан избрать именно тот закон, который подходит для этих случаев; и уяснить содержание его в полном соответствии со смыслом. Уяснение и разъяснение смысла и содержа­ния закона для применения его к отдельным •случаям   есть   толкование.

Н. Д. Дурманов определяет толкование как уяснение воли законодателя, выраженной в данном тексте закона200. Я- М. Брайнин полагает, что толкование — это деятельность, на­правленная на уяснение смысла и содержания, а также цели закона201. Толкование права, как пишет А. Ф. Черданцев, есть познание мыслей законодателя, выраженных в определенных формах (языковой, нормативной, документальной). Задачей толкования является получение знаний, в которых отражается действительное содержание норм права202.

В толковании, интерпретации нуждается любой закон. Мно­го лет назад мы писали: «Как бы ни был закон ясно и просто написан, уяснить его смысл нельзя без вдумчивого и подчас весьма кропотливого исследования текста, без уяснения значе­ния терминов, употребленных законодателем» 203.

Каждому юристу известно, что за самыми, казалось бы, про­стыми выражениями, понятиями, терминами, оборотами кроет­ся подчас настолько сложное и малопонятное содержание, что над его раскрытием ломало голову не одно поколение юристов.

С полным основанием можно было бы поэтому в качестве эпиграфа к любому сборнику законодательных актов помещать достойные запоминания слова Н. С. Таганцева: «Всякий закон ясен и его применение просто для того, кто   читает   закон   на

200 Н. Д. Дурманов, указ. соч., стр. 285. 11 Я. М. Бр а й н и н, указ. соч., стр. 212.

202 А.  Ф.  Чердаицев.  Вопросы  толкования советского  права.  Сверд-ловок, 1972, стр. 31.

203 М. И   Ковалев.   Советский   уголовный   закош.   Свердловск,   1956, сир. 37.

155

манер гоголевского Петрушки; раз усвоенное понимание закона непоколебимо у того, кто, как прокурор того же Гоголя, своим умом дошел до всего, даже до сотворения мира; непричастный к науке права или, с получением диплома немедля стряхнув­ший прах школьного знания с летящих в высь судебной иерар­хии сандалий, всегда довлеет сам себе; но кто вкусил плодов древа юридической науки, сделался хотя бы пассивным сопри­частником работам юридического творчества, тот знает, что в науке мало рецептов, годных к немедленному употреблению против всякого заболевания, что она живет и движется и на . этом движении основывает свою силу»204. Уже то обстоятельст­во, что на интерпретатора сразу же наваливается свинцовой тяжестью куча различных противоречивых вопросов, показы­вает, что толкование закона — дело сложное, требующее глубо­кого знания юриспруденции и жизни, определенных аналити­ческих способностей, умения ориентироваться в современности и четкого представления об особенностях тех далеких или близ­ких времен, когда был принят данный закон.

Среди вопросов, ждущих ответа от интерпретатора, можно назвать некоторые наиболее важные.

Что представляет собой интерпретирование закона или, как принято в юриспруденции, его толкование, какие задачи стоят перед интерпретатором и какова цель интерпретации, каков его смысл, под каким углом зрения толковать те или иные «неясные места» закона, как быть в случае пробела, т. е. какими правилами необходимо при этом руководствоваться, что пред­принять, если имеются противоречия в нормах или явные стили­стические или логические ошибки?

Для того чтобы ответить на эти и множество других вопро­сов, связанных с толкованием, была создана специальная наука, называемая герменевтикой права205. Но она просуществовала недолго и слилась с гражданским правом, а затем проблемой толкования занялась общая теория права. В последнее время вышли в свет довольно интересные работы, посвященные толко­ванию права206. Тем не менее и они больше поставили перед теорией толкования вопросов, чем их разрешили.

204 Н. С. Та г аи цен, указ. соч., стр. 185.

205          ,g  сущности, герменевтика—это то же толкование, если перевести это

олово с древнегреческого языка.

206          Например,   А.  С. Пиголхии.    Толкование   нормативных   актов   в

СССР. М., Госюриядат,  1962; А. Ф. Ч ер д ан ц ев. Вопросы толкования со­

ветского права. В 'уголовно-правовой литературе заслуживает внимания моно­

графия А. С. Шляшочникова (указ. соч.).

156

Толкование называют обычно методом познания -права207. Это, бесспорно, так и есть, ибо наряду с уяснением сущности и смысла правовых норм интерпретатор получает представление о самой системе права, об условиях, причинах и поводах изда­ния нормы и об определенных условиях ее реализации. Для всякого ясно, что если не познана сама норма, то нельзя соста­вить себе и .представление о праве как о социальном установле­нии. Познать ту или иную отрасль права без толкования ее норм так же невозможно, как нельзя узнать содержание Лей­денского папируса, не расшифровав предварительно значение каждого иероглифа.

Любой уголовный закон нуждается в толковании. При этом такая необходимость возникает всякий раз, когда нужно уста­новить волю законодателя. В тех случаях, когда формулировки закона точны, термины, употребляемые законодателем, вразу­мительны и понятны, грамматические обороты и строй языка соответствуют правилам филологии, воля законодателя, что на­зывается, лежит «а ладони интерпретатора. Однако положение меняется, если текст закона не соответствует указанным требо­ваниям. С другой стороны, и воля законодателя может сущест­венно измениться за годы, прошедшие с момента издания зако­на, так что хотя она и точно выражена в действующем законе, но это воля вчерашнего дня, ныне же законодатель распоря­жается ею по-иному. При этом, с точки зрения законодательной техники, закон может быть сформулирован безукоризненно и сущность прошлой воли законодателя ни у кото не вызывает сомнений.

В данном случае нужны какие-то исходные предпосылки, ко-, торые могли бы ограничить или, наоборот, расширить пределы интерпретаторских дерзаний относительно воли законодателя. Если проанализировать мысли авторов, стоящих на полярных позициях о допустимости или недопустимости толкования вооб­ще, то нельзя не заметить, что противники толкования отправля­лись от общих предпосылок о святости и незыблемости закона и требований его неуклонного исполнения208. Они верно гово­рили о том, что понятие «дух закона» в самом себе содержит

207          А. Ф. Черданцев. Вопросы толкования советского права, ст.р. 32.

208          Ч.  Беккария  писал:   «Власть  толковать  уголовные  законы не может

принадлежать судьям по одному тому, что   они ие законодатели» (О преступ­

лениях и наказаниях. М., Юридическое изд-во НКЮ СССР,  1939, стр. 207).

В таком  же духе высказывался и Ш. Монтескье  (Избранные произведения.

М„ Гоополитиздат, 1955, стр. 226).

157

основу допустимости спекуляции этим понятием, что самое опасное в нем то, что любой интерпретатор может выдавать за упомянутый «дух» собственный дух своекорыстия, угодничества или невежества. Справедливость таких опасений очевидна. Но эти абстрактно-верные исходные предпосылки оказываются уязвимыми каждый раз, как только приходят в столкновение с действительностью. Во избежание этого надо, чтобы абсолютно-идеальными были, по крайней мере, сами законы, интер­претаторы и совершенно стабильная 'социаль­ная   среда.

Законы должиы быть написаны идеально точно со смысло­вой, грамматической и синтаксической точек (зрения. Судьи долж­ны быть идеально юридически грамотными людьми, которые во всех случаях правильно лоймут закон и для которых нет ни­чего более святого, чем верно понятый закон. Наконец, мате­риальные и духовные условия жизни общества должны бы быть идеально стабильными, чтобы можно было не опасаться, "что-воля законодателя навечно или на длительный срок и д е а л ь-■н о соответствует данной обстановке. Понятно, что подобных «юридических буколик» и «аркадий» не существовало ни в од­ном обществе. Следовательно, в практической деятельности органам правосудия невозможно руководствоваться таки­ми требованиями. Однако, отвергая идиллическую трактовку треугольника закон-интерпретатор — общество, мы еще ни на шаг не продвигаемся в практическом разрешении проблемы. Вопрос о допустимых пределах толкования остается открытым.

Как только речь заходит о пределах толкования, так сразу же возникает проблема «(пространства и времени», «содержания и формы». Вопрос о том, какую волю следует устанавливать — законодателя или закона, т. е. истинность того, что хотел творец закона высказать в момент его издания, или сущность того, что он желал бы увидеть в нем в настоящий момент, дабы не при­бегать к его замене,—самая первая «пространственная» пробле­ма. В практике это называется волей законодателя историче­ского и актуального. А. С. Пиголкин считает данный спор фор­мальным « схоластическим, однако мы согласны с А. Ф. Чердан-цевым, что такое мнение представляет собой скорее попытку отмахнуться от проблемы, чем решить ее то существу209.

209 А. С. Пиголкин. Толкование нормативных актов в GGGP, стр. 20; А. Ф. Ч е ip д а н ц е в. Вопросы толковаиия советского Права, стр. 7.

158

В юридической литературе прошлых лет высказывались раз­личные точки зрения на этот счет. Более ранние авторы, у кото­рых были свежи воспоминания об ужасах феодальной юстиции, считали нелепой даже саму мысль о вольном обращении со смы­слом закона. Поэтому они полагали само собой разумеющимся, что при толковании необходимо выяснить волю истинного, т. е. исторического законодателя. По мнению Е. В. Васьковского, ■всякое толкование должно заключаться в воспроизведении тех представлений и понятий, которые связывал с дайной нормой ее создатель210.

211

Противники этой субъективной теории толкования отмеча­ли, что закон — это объективное установление, которое поддер­живается самим собой и не нуждается в чьей-либо воле. Какими бы ни были пожелания и намерения законодателя, они — пустой звук для судьи. Он подчиняется только закону и должен трак­товать его в соответствии с текстом, т. е. подлинным и налич­ным смыслом его, а не с благими помыслами людей, сочинявших и утверждавших законы. «С момента публикации закона,— замечает Биндинг,—с момента категорическою заявления о том, что то, что находится в законе, должно почитаться правом, исче­зают одним взмахом все леса намерений, желаний духовных творцов закона, отчасти даже и самого законодателя... Публика­ция закона составляет для носителя законодательной власти момент отчуждения своей индивидуальной воли; воля закона противопоставляется ему, как объективная сила. И это представ­ляется счастьем и для него, и для закона; законодатель подчиня­ется закону и в этом уважении к праву становится на одном уров­не со своими подданными. Только путем отрешения велений закона от личности его творца право получает возможность властво­вать над поколениями, несмотря на всякие перемены законода-

телей»

Если бы дело заключалось только в личности творца закона, то под этим заявлением Биндинга можно было бы подписаться обеими руками. В правильно составляемом тексте закона воля законодателя выражается ясно и недвусмысленно. Лишь в тех случаях, когда его подлинное содержание, т. е. истинная. воля законодателя, искажается из-за неудачной формулы зако­на, интерпретатор вынужден докатываться до истоков этой во­ли. Здесь речь идет о другом: о возможном   изменении   только

210          Е. В. В аськовск и й. Руководство к толкованию я применению за­

копав для «ачииающих юристов. М., 1913, сир. 29.

211          Цит.:  Н. С. Та ганце в, указ. соч., стр.   168—169.

159

самой воли. Судя по приведенной цитате, Биидинг допускает его в неограниченных пределах, но без очевидного насилия над теистом закона. Следовательно, он во всех случаях отдает пред­почтение воле «настоящего» законодателя перед волей истинно­го творца закона, т. е. «прошлого».

Наконец, крайним выражением начатого Биндингом движе­ния за объективные формы толкования закона в эпоху империа­лизма является школа «свободного права», которую следовало бы мазвать училищем разрушителей всякого права, ибо она при­знает судью таким же творцом права, как и закон, и учит, что для отправления правосудия он должен руководствоваться не только законом, но и черпать свой материал из самых разно­образных иных источников212. Разумеется, в иаших условиях подобное разрушение закона как основы права не может быть приемлемо ни в какой форме.

Вместе с тем сам по себе вопрос, как толковать закон —з соответствии ли с волей законодателя в момент издания закона или/согласно новым условиям и обстоятельствам, которых не было при его 'издании, весьма актуально ставится и советскими юристами. И среди них есть сторонники так называемого «ста­тического» и «динамического» толкования закона. Например, Я. М. Брайнин прямо отмечает, что всякий закон выражает волю того законодателя, который его издал. «Он продолжает выра­жать волю законодателя, которая лежит в основе этого закона, даже если последний в какой-то мере устарел»213. В данном случае автор указывает на то, что он стоит на принципах «ста­тического» толкования закона. Однако несколькими строками ниже мы читаем, что это не исключает, а, наоборот, предпола­гает учитывать условия времени применения закона. Следует согласиться с тем, что очень трудно совместить эти полярно про­тивоположные позиции. С одной стороны, имеется категориче­ское утверждение о том, что в основе закона лежит воля зако­нодателя, его издавшего, даже если он устарел, а с другой — заявляется, что это не исключает, а, наоборот, предполагает сообразовываться с новыми условиями. Но как можно учиты­вать их, если они делают ничтожной волю, призвавшую затач к жизни? В данном случае подобный учет похож на операцию, которую проделывает препаратор, изготавливающий из трупов убитых животных чучела. При этом внешний вид животного, его

212          См. подробнее   об этом: А. Ф. Чердаицев.   Вопросы   толкоэачгия

советского права, стр. 12 и ел.

213          Я. М. Б р а й я и н, указ. соч., стр. 224.

160

формы  сохраняются,   но   совершенно   изменяется   «внутреннее содержание».

На позициях «динамического» толкования закона стоит проф. М. Д. Шаргородский, который заявляет следующее: «Суд должен стремиться установить не волю закона, не волю законо­дателя времени издания закона, а то, что всегда фактически имело место: закон толкуется и должен толковаться в соответ­ствии с волей законодателя времени применения закона. Это единственное решение вопроса, которое имеет место © жизни»214. Но можно ли установить волю законодателя, существующего в> момент применения закона, если он нигде не высказал ее? Во­лей законодателя следует считать ту, которая изложена в зако­не. Всякая другая есть либо пожелание, либо субъективная воля суда, которая выдается за волю законодателя. Но почему судьи, не выступающие в роли законодателя, возлагают на себя полномочия судить о его воле и приходить к заключе­нию, что она изменилась? Не лучше ли в подобных случаях исходить из предположения,- что в законодателе воплощается высшая мудрость, и из презумпции, что он сам знает, когда ему изменить или отменить закон, а пака тот действует, применять ©го следует в соответствии с .подлинным смыслом. Все это не исключает, а,,наоборот, предполагает законодательную инициа­тиву масс и государственных и общественных органов, которые должны вносить свои рекомендации и предложения по измене­нию и усовершенствованию закона. Но пока он в силе, менять его содержание нельзя, даже в рамках  старых  формулировок.

Сказанное, однако, не означает, что органы юстиции должны применять закон, не взирая на то, что происходит в окружающей действительности. Когда-то Н. Кареев писал: «Государственному закону не принадлежит предикат всемогу­щества, ибо между его величием и требованиями жизни не мо­жет быть противоречия: закону или приходится в случае тако­го противоречия оставаться мертвою буквою, или приспосабли­ваться к жизни путем его толкования» 21Е.

Какие-то элементы динамизма должны быть в статическом толковании закона. Прежде ©сего следует различать случаи, когда закон несовершенен и волю законодателя вследствие это­го трудно установить. При этом для выяснения подлинного со-

214          М.  Д.  Ш ар г о ро д с к и и.  Закон  и  суд.   Ученые   запигсми,  № 202.

Вопросы уголовного права  и  процесса.  Ленииградсмий гооуниверюитет, I195G,

■стр. 18.

215          Н. Кареев. Основы социологии. Петроград, 1919, стр. 100.

11   Заказ 231        I61

-^^—

держания закона прибегают к помощи разнообразных приемов толкования, при которых закон, с формальной стороны, безупре­чен, но изменившиеся обстоятельства или выводы науки требуют пересмотра отдельных постулатов его содержания.

В настоящий момент нас интересуют законы именно такого рода. Ошибочность содержания закона становится иногда оче­видной в результате изменения какого-либо юридического поня­тая, выработанного наукой на основе ее современных достиже­ний. Однако если смысл закона таков, что его нельзя толковать иначе, чем это вытекает из его текста, т. е. если он допускает строго однозначное содержание, то с таким законом ничего нельзя поделать. Его надо толковать так, как он написан. Так, например, было с понятием укрывательства в системе соучастия в преступлении по УК 1926 года. По точному смыслу ст. 17 это­го кодекса любое укрывательство, независимо от того, было оно или нет обещано заранее, рассматривалось как разновидность пособничества преступлению. Теория уголовного права едино­душно отвергала подобную концепцию, так как она противоре­чила самой сущности соучастия как умышленного и совместно­го участия нескольких лиц в с о-в ершен и и преступления. Однако судебная практика, вплоть до принятия УК РСФСР 1960 года, при квалификации действий укрывателя была вынуж­дена руководствоваться указаниями ст. 17 УК.

Иначе обстояло дело с применением Указа от 4 июня 1947 г. «Об уголовной ответственности за хищение государственного и общественного имущества». Так, например, Пленум Верховного Суда СССР в постановлении от 22 августа 1947 г. в числе зако­нов, не подлежащих применению ввиду издания указов, назвал ч. 2 ст. 169 УК 1926 года, предусматривающую ответственность за мошенничество, причинившее ущерб социалистической собст­венности216. Однако спустя семь лет в постановлении Пленума от 28 мая 1954 г. действие этой статьи частично было восстанов­лено без каких-либо законодательных изменений217. Так же было с так называемым временным 'позаимствованном государст­венного или общественного имущества, которое либо признава­лось, либо нет формой хищения. Тот неопределенный смысл, который вкладывал законодатель в понятие хищения социали­стической собственности, давал все основами я к такому проти­воречивому его толкованию.

219 Сборник   действующих    постановлений    Пленума   Верховного    Суда СССР. 1924-4957. М., Госюриэдат, 1957, стр. 7. 217 Там   же, ст,р. ilS и ел.

162

Таким образом, вопрос о том, воля какого законодателя под­лежит уяснению—прошлого или настоящего, должен решаться в соответствии не с какой-либо теоретической концепцией, а с текстом самого закона. Если в законе содержится формализованное определение, понятие или термин, то их нельзя толковать в противоре­чии с их смыслом. В подобных случаях закон следует применять в точном соответствии с его   подлинным   содержанием.

Если законодатель прибегает к оценочным формули­ровкам, то тем самым он допускает возможность варьирова­ния содержанием соответствующего понятия ил'и определения в зависимости от условий и ситуации, но в пределах, дозволенных рамками предоставленной интерпретаторам свободы. Поэтому при наличии оценочных формулировок органы, применяющие закон, могут при его толковании изменять пер­воначальное с одержан и е отдельных понятий и определений в соответствии с изменившими­ся условиями и обстоятельствами. Так, например, ctjct. 89—96 УК включают понятия «мелкое хищение», «круп­ные размеры», «особо крупные размеры» и т. п., ст. 170—«тяж­кие последствия», ст. ст. 144—147—«значительный ущерб» и т. д. Все эти понятия—оценочные, и судебная практика может на про­тяжении длительного времени по-разному оценивать сумму или размеры материального ущерба, причиненного хищениями, как критерий квалификации преступных действий. Сейчас эти крите­рии одни, но не исключено, что дальнейшие успехи в борьбе с преступностью,укрепление хозяйственной мощи социалистическо­го государства, рост благосостояния народа позволят пересмот­реть их, не изменяя законодательства. В действующем уголовном законодательстве содержится немало оценочных понятий и опре­делений, которые делают его гибким, что шозволяет правопри­менительным органам своевременно реагировать на изменения, происходящие в материальных и духовных сферах жизни социа­листического общества.

Наибольшие возможности для подобных изменений в право­

применительной деятельности представляют так называемые

бланкетные д-иснтозиции закона, содержание которых может ко­

ренным образом ломаться при полной неизменности самой нор­

мы. В данном случае законодатель, издавший норму, сам отдает

ее судьбу в руки будущих толкователей. Так, например, было

со ст. 162 УК РСФСР «Занятие запрещенным промыслом», суть

!!•            163

которой в последние годы значительно изменялась. Это же отно­сится и к другим статьям УК.

Вряд ли можно согласиться с А. Ф. Черданцевым в том, что с конца 50-х годов «динамические» тенденции в толковании пра­ва начинают явно уступать «статическим»218.

Конечно, ввиду того, что законодательство 20-х годов уста­рело, судебным органам приходилось в 40-х и 50-х годах прибе­гать к «динамическому» толкованию многих норм уголовного закона, но это было вызвано не концептуальными соображения­ми, а практической необходимостью. Однако сказанное отнюдь не свидетельствует о рождении какой-то новой тенденции в тол­ковании уголовного закона. Думается, что дело здесь заключа­ется в самом законодательстве, в его соответствии экономиче­ским, социальным и политическим условиям жизни общества. Как только эта гармония нарушается, так в толковании появ­ляются какие-либо доминирующие тенденции. В настоящий пе­риод имеет место правильное соотношение «динамических и ста­тических» тенденций толкования закона.

В советской теории права одно время развивалась идея о приоритете политического толкования закона в отличие от фор­мально-юридических его приемов. Думается, что противопо­ставление 'политического юридическому неправильно по самой своей сущности. Прежде всего следует сказать, что ни один из сторонников политического толкования закона не мог внятно разъяснить, в чем заключается смысл такового. Видимо, име­лось в виду, что если суть закона противоречит кякой-то опре­деленной политической ситуации, то его следует толковать и применять в соответствии с обстановкой. Но опрашивается, кто решает вопрос о политической ситуации? Очевидно, люди кото­рые обязаны подчиняться закону, так как перед ним равны все. Но как они могут одновременно и подчиняться закону, и толко­вать, игнорируя подлинный его смысл? Закон изаан высшими органами государственной власти, в нем учтены высшие полити­ческие соображения законодателя, он отражает генеральную политическую линию государства в вопросах борьбы с преступ­ностью, и этой линии должны уступать дорогу любые конъюнк­турные моменты политического характера. Поэтому правы те авторы, которые не проводят границы между политическим и юридическим толкованием закона219. Так обстоит дело с уясне-

**• А. Ф. Черданце>в. Вопросы толкования советского права, стр. 22. 219 А. С. Ш л я п о ч я и к о и, указ. соч., атр. 92.

164

нием воли законодателя, когда она выражена в законе ясно и полно, т. е. когда с точки зрения содержания и формы закон отвечает всем требованиям законодательной техники и стили­стики. Однако когда закон неясен, когда выражения, употреб­ляемые в нем, можно понимать по-разному, к тому же если терминология, стиль, обороты, применяемые законодателем, не проясняют, а еще больше запутывают дело, словом, когда со­держание неадекватно форме, тогда для выяснения подлинной воли законодателя прибегают к различным приемам и методам толкования, выработанным наукой.

Субъекты толкования закона. На первый взгляд, в этом вопросе нет никакой проблемы. Всякий, кто чи­тает закон, может и толковать его. Коль скоро государство обра­щается к своим гражданам с призывам знать и уважать его законы, то оно тем самым допускает их толкование всяким и каждым лицом, находящимся на его территории. Однако такое 'Индивидуальное толкование не имеет какого-либо обязательного значения, так как тот или иной уголовный закон применяется к виновному не так, как он сам его понимает, а в соответствии с официальным толкованием. Поэтому выяснение круга субъек­тов толкования имеет определенное юридическое значение. В за­висимости от официального положения субъекта, толкующего закон, толкование может быть легальным, судебным, н a v ч я ы м (доктринальным).

Легальным называется такое толкование уго­ловного закона, которое дается органами, специально на то уполномоченными Консти­туцией   СССР    и    союзных  республик.

Согласно Конституции правом легального толкования наде­лен Президиум Верховного Совета СССР (в отношении законов Союза ССР) и Президиумы Верховных Советов союзных рес­публик (относительно законодательства этих республик). Ле­гальное толкование носит общеобязательный характер и, по су­ществу, представляет сабой конкретизацию ранее изданной пра­вовой нормы. К числу таких разъяснений следует отнести, на­пример, постановление Президиума Верховного Совета СССР «О порядке применения Указа Президиума Верховного Совета СССР от 12 июня 1970 г. «Об условном осуждении к лишению свободы с обязательным привлечением осужденного к труду» 22°, а равно постановление от 19 мая 1972 г. «О внесении изменений и дополнений в постановление Президиума Верховного Совета

220 «Ведомости Верховного Совета СССР» 1970 г   № 24, ст. 205.

165

СССР «О порядке применения Указа Президиума Верховного Совета СССР от 12 июня 1970 г. «Об условном осуждении к лишению свободы с обязательным привлечением осужденного к

труду».

В этих постановлениях дается развернутое толкование от­дельных норм указа от 12 июня 1970 г. и наряду с этим содер­жатся новые нормы, конкретизирующие порядок применения названного указа.

Если (изданный закон толкует сам орган, его издавший, то этот вид толкования называется аутентическим, которое представляет собой тоже легальное толкование. Оно может быть только более авторитетным в силу того, что дается высшим за­конодательным органом Союза ССР или   союзной   республики.

Судебное — это официальное толкование, да­ваемое судом: а) п о конкретному дел у; б) Вер-" ховным Судом СССР или союзной р еспу бли­ки в порядке руководящих р а зъясяеяий. Пер­вый вид А. С. Пиголкин обоснованно называет к а з у а л ь-н ы м, а второй — нормативным221.

Казуальное толкование производится судом, когда он приме­няет тот или иной закон к конкретному уголовному делу. Вывод суда о соответствии признаков деяния, совершенного обвиняе­мым, признакам состава преступления, предусмотренного зако­ном, представляет собой силлогизм, в котором 'большой посыл­кой выступает закон; малой — конкретное действие или бездей­ствие виновного; вывод — квалификация и назначение наказа­ния.

Толкование закона по конкретному делу является общеобя­зательным после вступления приговора в законную силу, по­скольку согласно Основам уголовного судопроизводства (ст. 54) приговоры суда обязательны для всех учреждений, предприя­тий и организаций, должностных лиц и граждан.

Проф. Н. Д. Дурманов пишет: «Даже множество одинаково толкующих закон приговоров, определений или постановлений, хотя 'бы вынесенных Верховным Судом СССР или Верховными судами союзных республик, не создают обязательности таких толкований, поскольку советское право не признает за судебным прецедентом значения источника права»222. С таким   мнением

221 А.    С.    П иголки и.    Толкование    нормативных    актов    в    СССР, стр. 11.17.

222 Н. Д. Д у ,рм а н ов, указ. соч., стр. 290.

166

трудно согласиться. Верно, что наше право официально «е признает за судебным прецедентом значения источника нормы. Но это верно в том смысле, что при решении конкретного дела суд должен ссылаться только на закон, а не «а постановление вышестоящего суда, ранее вынесенное по конкретному делу в случаях отсутствия закона. Однако такое решение, если оно вынесено вышестоящим судом и имеет законную силу, должно быть авторитетным примером и образцом подражания для ниже­стоящего. «Живая совесть судьи» представляет собой субъектив­ный взгляд на вещи, и ей нельзя позволять свободно хозяйни­чать в применении закона, когда вышестоящий, а следовательно, более авторитетный и более компетентный суд наглядно показал, как его нужно применять в конкретном случае.

Правильно распознанный дух закона требует соответствую­щего культа принципов, обеспечивающих ему одинаковую власть над всеми случаями, ради которых он издан. Эта власть представляет собой важнейшее условие разумности самого су­ществования закона, ибо его смысл — именно в единообразном применении. Прецедент и призван обеспечить это единообразие. Поэтому надо сказать, что и казуальное толкование закона вы--шестоящим судом обязательно для нижестоящего. Нет никаких сомнений в, том, что оно необходимо как авторитет власти в случаях кассационного или надзорного рассмотрения дела в вышестоящей судебной инстанции. Но не должно быть сомне­ний и в том, что толкование закона, данное вышестоящим судом по аналогичному .конкретному делу, должно быть существенным образом принято во внимание низшей инстанцией благодаря власти авторитета, который первый суд должен иметь в глазах второго.

Независимость судей и подчинение их только закону не означают, что они имеют право понимать закон так, как им за­благорассудится, даже и в первой инстанции. Их подлинная независимость состоит в правильном применении верно понято­го закона вопреки любому противодействию, от кого бы оно ни исходило. Но оно (это право) только тогда будет иметь положи­тельное значение, когда понимание закона станет всеобщим, а его можно добиться ничем иным, как только подобного рода пре-' цедентами.

Второй вид судебного толкования —нормативный, бес­спорно, представляет собой разновидность Обязательного толко­вания закона. Он практически обязателен и для всех прочих уч­реждений и должностных лиц, а не только для судов, «посколь-

167

ку .правосудие по уголовным делам осуществляется только суда­ми, для которых эти руководящие разъяснения обязательны»223.

Доктринальное, или научное, толкование имеет место во всех тех случаях, когда оно осуществляется неофициальными лицами, учреждениями: научно-исследовательскими института­ми, юридическими учебными заведениями, отдельными учеными и т. п. Формально подобное толкование закона, например, тол­кование, данное в монографии или учебнике, ни в коей мере не может быть обязательным для суда. Но вместе с тем, поскольку и наука, и практика развиваются в неразрывной связи друг с другом, в действительности любое официальное толкование но­сит доктринальный характер, так как приемы и способы толко­вания разработаны наукой, она же строит различные концепции, на основе которых может толковаться тот ила иной закон, в том числе и официальными органами.

Объем толкования. Когда содержание закона пол­ностью отвечает его форме, а сам он сформулирован так, что не оставляет сомнений в его действительной сущности в отноше­нии всех без исключения казусов, ради которых он издан, интер­претатору ничего не остается, как применять закон в соответст­вии с текстом его.

Однако бывают случаи, когда в каком-то определен­ном месте, то ли вследствие поспешности, то ли несоб­людения правил законодательной техники или по причине того, что нормой охватывается такое огромное разнообразие событий, что законодатель не учел чрезмерной экстраординарности неко­торых из них, может возникнуть потребность, несмотря на ка­жущийся объем требований закона, установить подлинный объем его, проникнув в глубь содержания. И этот объем может быть уже или шире буквального. В теории права подобное тол­кование называется ограничительным и распрост­ранительным. Некоторые криминалисты говорят еще о буквальном   толковании.

Проф. Н. Д. Дурманов полагает, что «при исследовании во­проса об объеме содержания представляет интерес такое толко­вание, которое изменяет объем в сравнении с буквальным тек­стом закона. Следовательно, надо выделить по объему лишь ограничительное и распространительное тол­кование»224.     Думается,   что   содержание   закона   надо вы-

223 Н. Д. Д у ip м а я о в, указ. соч., спр. 292. 224   Там же, стр. 304.

168

яспить во всех трех случаях, т. е. как тогда, когда форма и содер­жание его полностью совпадают, так и при несовпадении.

Буквальное толкование имеет место в тех случаях, когда содержание закона оказывается пол­ностью соответствующим его форме в смыс­ле объема применения. Практика показывает, что в по­давляющем большинстве случаев закон не нуждается в распро­странительном .или ограничительном толковании, так как его буквальное значение, как правило, совпадает с подливным ду­хом. Об этом свидетельствуют многочисленные руководящие разъяснения Пленума Верховного Суда СССР и Пленумов Верховных судов союзных республик. Так, например, Пленумом Верховного Суда Союза ССР было дано буквальное толко­вание ст. 1.7 Основ относительно квалификации заранее не обе­щанного укрывательства преступлений.

В постановлении от 31 июля 1962 г. «О судебной практике по делам о заранее не обещанном укрывательстве преступлений, приобретении и сбыте заведомо похищенного имущества» было указано: «Укрывательство преступления, а также приобретение или сбыт имущества, заведомо добытого преступным путем, мо­гут быть признаны соучастием, если эти действия были обещаны наполнителю до или во время совершения преступления либо по другим причинам (например, в силу систематического их со­вершения) давали основание исполнителю преступления рассчи­тывать на подобное содействие»225.

Распространительное толкование имеет место в тех случаях, когда ввиду несоответствия словес­ной формы закона его подлинному смыслу последний должен применяться в более ши­роком объеме, чем это вытекает из его бук­вального   содержания.

Напротив, ограничительное толкование может быть тогда, когда закон должен применять- ся в более узком объеме, чем это следует из его   буквального   содержания.

Распространительное или ограничительное толкование долж­но исходить из подлинного смысла и содержания правовой нор­мы, которые уясняются благодаря сопоставлению отдельных ча­стей закона или различных норм, логически  связанных друг с

^25 Сборник постановлений Пленума Верховного Суда ОССР.  1924—1970. М„ 1970, сир. 473.

169

другом. Если во время этого сравнения выясняется, что при бук­вальном толковании эти части закона или связанные между собой нормы придут в противоречие друг с другом, окажутся несоответствующими, их буквальное применение породит несо­образности, неустранимые расхождения, что в свою очередь при­ведет к явному искажению подлинного смысла закона, то воз­никнет необходимость в распространительном или ограничитель­ном толковании.

Так, например, ст. 124 ' УК РСФСР предусматривает ответ­ственность за разглашение тайны усыновления. Однако совер­шенно ясно, что под усыновлением закон понимает также и удо­черение, хотя в самом тексте его об этом ничего не сказано. По- ~ нятно, что ст. 124 ' в этой части должна толковаться распро­странительно.

Иногда 'Необходимость распространи тельного или ограничи­тельного толкования возникает вследствие сопоставления от­дельных взаимосвязанных между собой норм.

Так, например, сравнение ст. 119 УК  «Половое сношение с лицом, не достигшим половой зрелости» и ст. 120 «Развратные  ■ действия» показывает, что последняя нуждается вопранич и-тельном   толковании,  поскольку    если   буквально  понимать термин «несовершеннолетие»,   употребленный в этой   статье, то окажется, что лицо, совершившее половое сношение  с несовер-, шеннолетним,  но   достигшим, половой    зрелости,   не будет наказано в уголовном порядке, а если субъект учинит ка­кие-либо действия, выразившиеся в развращении, то он должен быть наказан по ст.  120 УК226.

Практика пока:зывает, что Пленум Верховного Суда СССР прибегает и к распространительному, и к ограничительному тол­кованию.

Так, например, в постановлении от 18 марта 1970 г. «О дея-

226 Авторы последнего Комментария х УК РСФСР, поясняя ст. 120 УК, прямо указывают, что она имеет в виду всех лиц в возрасте до 18 лет, при­чем, да их мнению, не важно, достигло лицо, упомянутое в этой статье, лолавой врелости «ли нет. Но ;в данном случае возникает явная нелепость: совершеннолетний юубъект может безнаказанно ■сожителыстшавать с достиг­шим толевой зрелости лицом, которому менее 18 лет, но если он три этом допустит «непристойное прикосновение, жесты или разговоры», то будет на­казан лишением свободы до трех лет". Последняя перепись (населения пока­зывает, что в стране имеется значительное .количество лиц моложе 18 лет, состоящих в браке. Бели следовать авторам Комментария, то всех совер­шеннолетних супругов, состоящих в браке с лицами, не достигшими 18 лет, надо  безоговорочно 'судить по ст. [120 УК.

170

тельности судов по борьбе с рецидивной преступностью» (п. 3) отмечается, что суды, .применяя ст. 45 УК РСФСР, должны иметь в виду, что окончательная мера наказания во всяком слу­чае должна быть больше той, которая была назначена условно, или той части наказания, которая не отбыта в связи с условно-досрочным освобождением. Однако ни в тексте этой статьи, ни в тексте ст. 41 УК, которая должна применяться в подобных си­туациях, нет прямых указаний о том, что окончательная мера наказания должна быть больше назначенной ранее. Здесь имеет место распространительное   толкование.

Примером ограничительного толкования уголов­ного закона Верховным Судом СССР может служить разъясне­ние, данное последним относительно практики применения суда­ми исправительных работ без лишения свободы.

Как известно, ст. 27 УК РСФСР не ограничивает возмож­ность ее применения формальными признаками, относящимися ж субъекту преступления или к субъективной стороне. Однако Пленум Верховного Суда в постановлении от 11 июля 1972 г. «О практике применения судами исправительных работ без ли­шения свободы» разъяснил: «Суды, как правило, не должны назначать исправительные работы с отбыванием по месту рабо­ты лицам, совершившим преступления, -.связанные с выполне­нием ими служебных или профессиональных обязанностей, ког­да оставление виновных на прежней работе может привести к снижению воспитательного и предупредительного значения на­казания (продавцов, осужденных за обман покупателей; лиц, присвоивших вверенные им материальные ценности или денеж­ные средства, и др.)». В этом случае Пленум дал разъяснение, существенно ограничивающее применение исправительных ра­бот по месту работы, которое хотя и не вытекало из буквального текста ст. 27 УК, но полностью соответствует ее духу и логике. Как. уже отмечалось, распространительное и ограничитель­ное толкование может иметь место только для уяснения истин­ного смысла закона, который затемняется нечеткостью изложе­ния правовой нормы, вследствие чего ее буквальное понимание и применение противоречили бы подлинному содержанию. Одна­ко нельзя, как нам представляется, относить к подобному толко­ванию случай интерпретации правовой нормы с неопределен­ным смыслом, с понятием, которое носит оценочный характер. Так, например, термин «посягательство на жизнь работника милиции или народного дружинника» толковался то распростра­нительно, то ограничительно. В данном случае слово «посяга­тельство»  именно в силу своей неконкретности допускает воз-

171

можность истолкования его в различных смыслах. Поэтому лю­бая интерпретация этого термина оказывалась буквальной, а не распространительной или ограничительной.

В уголовно-правовой литературе высказывалась мысль о не­допустимости ограничительного и распространительного толко­вания. К числу противников можно отнести В. М. Марчу-ка227, Г. А. Кригера228, Б. С. Утевского229. Они полагают, что данный вид толкования представляет собой нигилистическое отношение к закону и неправомерное и-справлемие воли законо­дателя. Думается, что указанные авторы неверно трактуют существо распространительного и ограничительного толкования. Правильное толкование закона есть уяснение его подлинно-г о смысла. Оно будет таковым тогда, когда до этого смысла доходишь путем различных приемов и способов, выработанных наукой. Напротив, именно при буквальном толковании в подоб­ных случаях воля законодателя была бы искаженной, противо­речивой и нелогичной. Всегда Должна презюмироватыся логиче­ская последовательность, полнота и системность законодатель­ства. Если б-уввальный текст закона противоречит этому, то необходимо пожертвовать формальной стороной дела в пользу его содержания. Короче говоря, при аналогичных обстоятельст­вах всегда следует предполагать, что содержание, в отличие от формы, всегда совершенно.

В советской литературе некоторые авторы разграничивают понятия распространительного и расширительного тол­кования 230. По их мнению, «расширительное толкование закона есть распространение его на случаи, которые не охватываются смыслом закона и которые законодатель, создавая закон, не имел в виду. С этой точки зрения расширительное толкование сближается с аналогией закона, при помощи которой уголовный закон применяется к случаям, прямо им не предусмотренным, но сходным с описанным в нем»231.

Думается, что в данном случае речь идет только об аналогии закона, но не о его толковании. Если закон не предусматривает какого-либо случая вообще, то, следовательно, этот закон нель-

227          Межвузовская научная конференция.  Теаисы    докладов.    Киев,  1961,

сгр. 24.

228          Т а м    ж е, стр. 102.

229          Б. С. Утевсмий, указ. соч.. стр. 11.

230          Н. Н. Полянский. Вопросы теории советского уголовного процес­

са. М., Иадчво    МГУ,    1956, стр. 62;    А. С. Шляпочников,    указ. соч.,

стр. 185; Я. М. Бра йиид. укая, соч., стр. 238.

231          Я- М. Б рай ним, указ. соч., стр. 238.

172

зя и проецировать на него. Всякая интерпретация, любое толко­вание представляют собой уяснение смысла, т. е. реального со­держания, которое кроется за словами закона. Но если из этих слов нельзя понять больше того, что ими сказано, то их иное истолкование будет уже представлять собой фантазию, нечто вроде грез интерпретатора, которые в толкуемом законе не имеют под собой реальной основы.

В лучшем случае можно говорить об аналогии и о воспол­нении пробелов закона. Но эти вопросы лишь при­мыкают к толкованию, образуя самостоятельную проблему, на которой здесь следует кратко остановиться.

Вряд ли могут возникнуть сомнения в верности той мысли, что в праве, как и во всяком творении человека, могут иметь место пробелы и несовершенство. Но, с другой стороны, что, собственно, можно сделать, обнаружив такой пробел? Проф. С. С. Алексеев, отвечая на этот вопрос, пишет: «Единственным способом восполнения пробела в процессе применения права является особый логический метод, который носит название ана­логии»232. Это утверждение абсолютно, точно: пробелы в праве можно восполнять только с помощью аналогии, когда сна раз­решена самим законом. Если же аналогия запрещена, то не мо­жет возникнуть и вопроса о немедленном восполнении пробелов в законодательстве.

Аналогия имеет свою историю, возвращаться к которой сей­час нет необходимости.

В пользу аналогии всегда существовал и будет существовать лишь один аргумент: всего в законодательстве не предусмот­ришь, а жизнь стремительно мчится вперед, так что за ней не успеть никакому законодателю, поэтому определенная часть •общественно опасных действий может оказаться вне сферы уго­ловного правосудия именно вследствие неоперативности, кото­рая неизбежна, если исчезнет аналогия. При этом высказанная идея настолько беспокоила юристов в течение, по крайней мере, 30—40-х годов, что и при оВоуждении проектов новых УК, когда вред аналогии был неоспоримо доказан, мысль об ее отмене все равно казалась для некоторых ученых дерзкой.

Нынешнему поколению правоведов непонятны такие сомне­ния. И в самом деле, после отмены аналогии никаких непопра­вимых последствий не произошло, а, напротив, был сделан боль-

232 С. С. Алексеев. Общая теория   социалистического   права, вып. 4. Свердловск, 1966, стр. 53.

173

шой шаг вперед по пути укрепления социалистической законно­сти. Безусловно, каждый гражданин волен судить о недостатках системы права, ее отраслей, отдельных институтов или право­вых норм. Это дает ему право обращаться в соответствующие-органы с различными предложениями о дополнении и измене­нии существующих законов. Но это не дает ему ровным счетом никаких авансов на то, чтобы считать себя выше зако­нодателя и ставить свои пожелания на уровень всеобщей нормы поведения. Думается, что при оценке закона следует1 исходить из того, что все лежащее за пределами правовых норм законодателя не интересует, он не признает какие-либо-действия, кроме точно перечисленных в законе, общественно ' опасными и поэтому не наказывает их в уголовном порядке, а не потому, что забыл о них «следствие рассеянности или иных причин. Будет значительно лучше и для правового воспитания,, и для поднятия авторитета закона, чтобы в гражданах воспи­тывалась мысль, что если законодатель не наказывает какие-то-действия, то у него есть к этому серьезные основания. И для того чтобы изменить или дополнить закон, нужны веские аргу­менты в пользу этой инициативы. Только тогда будет достигну­та .необходимая степень уважения закона, когда его будут счи­тать безупречным и не будут без нужды критиковать или сове­товать дополнить. Это, однако, не означает какой-либо фетиши­зации права, но мы последовательно выступаем за презумпцию б ее п р о б е л ь н ос т и его. Если ж,е будет доказано наличие пробела в норме закона или полное отсутствие таковой, то восполнить этот пробел можно только изданием нового з а кон а, а не путем применения аналогии.

До сих пор речь шла о толковании законов, которые безуст- ч речны с точки зрения законодательной техиики и не имеют дефектов. Пробелы закона, о которых только что говорилось, нельзя назвать его техническим недостатком. Это изъян содер­жания, который невозможно исправить толкованием. Сейчас мы перейдем к рассмотрению некоторых наиболее общих дефектов, которые могут быть присущи в тон или иной степени любому уголовному законодательству.

Эти вопросы разбираются подробно в работе П. И. Люб­линского «Техника, толкование и казуистика уголовного пра­ва» 233. Он называет несколько подобны'х дефектов

233 П. И. Л ю бли иски й, указ. соч., стр. 1172. 174

Неясность закона. По мнению Люблинского, она мо­жет касаться нечеткости определения преступного действия или преступных последствий. Преступное действие понимается здесь очень широко. Указанный дефект может относиться к самому логическому смыслу определения закона или к употребляемому термину.

Например, нуждаются в толковании такие понятия закона, как «халатность», «бесхозяйственность» и т. д. Необходимо ин­терпретировать и все оценочные термины, особенно когда они употребляются как синонимы. Так, отдельные статьи УК содер­жат термин «тяжкие последствия» (75, 76, 104, 116, 128, 140, 150 и др.). В данном случае им охватывается огромное разно­образие самых разных последствий общественно опасного ха­рактера: от интересов обороны СССР, вреда здоровью до раз­личного материального ущерба, и только толкованием можно уяснить, что под тяжкими последствиями закон понимает мате­риальный, физический и иной вред. В ст.ст. 89—92, 156, 163, 166 УК РСФСР речь идет о крупном ущербе. Однако вследствие того, что ,в одних случаях он причиняется хищением, а в дру­гих— иными преступлениями, возникают обоснованные сомне­ния в том, что одним и тем же терминам определены идентич­ные понятия крупного ущерба. В ст.ст. 144, 145, 168 УК РСФСР употребляется термин «значительный ущерб». В связи с этим можно опросить: одно и то же имел законодатель в виду под значительным ущербом в случае посягательства на личную собственность граждан и потравы скотам посевов и насажден ний или нечто различное? Подобные вопросы не возникли бы, если бы указанным терминам придавалось строго определенное значение.

Другим дефектом закона может быть его противоречи­вость. По мнению Люблинского, это «такой случай, когда из-двух или нескольких законодательных постановлений можно, вывести два различных решения одного и того же юридического состава, причем признание одного решения логически, по закону-противоречия исключает возможность утверждения другого»234.

Выше приводился пример противоречивости постановлений ст.ст. 119 и 120 УК РСФСР. Из их сравнения видно, что для устранения противоречия слова закона «развратные действия в отношении несовершеннолетних» (ст. 119 УК) следует понимать

234 П. И. Люблинский, указ. соч., стр. 178.

как «развратные действия в отношении лиц, не достигших поло­вой зрелости».

В данном случае при толковании следует опираться на закон противоречия, согласно которому истинным может быть только один вывод. При этом доказывается, что все остальные выводы будут находиться в противоречии с другими частями за­кона.

Существует    несколько    приемов    толкования      закона:' а) грамматическое, б) логическое, в) историческое, г) система­тическое, д) телеологическое235. А. Ф. Черданцев полагает, что есть языковый, систематический, исторический и   функцио- -нальный приемы толкования236.

Думается, что различия в обозначении носят скорее словес -<ный характер. Большинство авторов первым приемом толкова­ния называют грамматическое (А. Ф. Черданцев именует его я з ыко'в ы" м). На наш взгляд, термин «грамматическое* более точно отражает существо дела, так как в уяснении смыс­ла закона имеют большое значение и знаки препинания, рас­ставленные в тексте, и согласование слов в раде, числе и паде­же, И Т. 1П.

Грамматическое (оно же языковое, или филологиче- -ское) толкование состоит «в уяснении смысла закона путем этимологического и синтаксического раэбора (буквального тек­ста закона»237. Разумеется, без знания языка трудно и толко­вать закон, написанный на нем, но в данном случае, очевидно, предполагается, что язык одинаково безупречно знал и законо­датель, и интерпретатор, хотя это утверждение и является идеальным представлением о людях, пишущих и применяющих законы.

Тем не менее при грамматическом толковании уголовного закона нужно исходить из того, что законодатель, составляя его, правильно строил фразы, придерживался идеальной пунктуа­ции, в соответствии с грамматикой согласовывал термины в ро­де, числе и падеже, верно употреблял глаголы, прилагательные, существительные, предлоги, обороты и т. п., а равно придавал , употребляемым терминам строго определенный смысл и значе­ние. Во всяком случае, каждый интерпретатор обязан верить в то, что законодатель абсолютно точен в этимологии, пунктуации

235 Н. Д. Дури* аю сив, указ. соч., стр. 295, а также: Я- М. Брайнппт, указ. соч., сир. 226. Я. М. Брайния не выделяет телеологическое толкование. 235 А.  Ф. Черданцев.  Вопросы толкования  советского  права, стр. 98. 237 Н. Д. Д у р м а я о в, указ. соч., епр. 295.

176

и в значении употребляемых терминов, шока он не доказал об­ратное.

Конечно, сейчас развитие науки о языке ушло далеко вперед по сравнению с тем временем, когда даже великие поэты не твер­до знали, где надо ставить точку с запятой. Тем не менее и сегод-яя толкующий законы может встретить и неправильно составлен­ные предложения, и ошибки в пунктуации, и двусмысленность в употребляемых терминах. Если эти ошибки и неточности иска­жают суть закона, то интерпретатор должен воспринимать его таким, каким будет выглядеть смысл, если грамматически за­кон будет составлен безукоризненно. Если же .подлинное зна­чение закона нельзя восстановить, то в этом случае грамматиче­ское толкование не поможет. Необходимо использовать другие приемы238.

Так, например, в ряде статей УК РСФСР употребляется тер­мин «действия в крупных размерах». Это выражение в своем существе совершенно неправильно. Действие представляет со­бой проявление какой-то энергии, а размеры же — это количест­венное измерение чего-либо. Очевидно, законодатель имел в ви­ду размеры не действия (различного рода деятельность, строго говоря, может отличаться друг от друга характером, а не разме­ром действий), а последствий его: крупный материальный ущерб и т. ,п. Здесь, видимо, следует прибегнуть к логическому толко­ванию.

А. Ф. Черданцев подчеркивает, что логическое толкование представляет ео>бой совокупность приемов, базирующихся на законах логики, с помощью которых смысл закона уясняется на основе того, что интерпретатор оперирует материалами самой нормы или статьи закона, не о(бращаясь к другим средствам тол­кования239.

Логические суждения — это необходимый атрибут мышле­ния. «Логика, — говорил Гегель, — есть наука о чистой идее, то

238          Многие правоведы выступают против  прагматического  приема толчо-

ваиия. Например, И. Е. Фар б ер. Вопросы   толкования   советского закона.

Ученые записки, вып. 4. Саратовский   юридический   институт,   1956, еттр. 45,

С. В. Познышев. Учебник   уголовного   права, ч.  1. М.,   Юриздат,    1923,

стр. 36;  П. И. Люблинский, (указ. соч.,   стр.  123.   Эти   авторы полагают,

что с помощью грамматических (приемов можшо установить только словесную

оболочку закона, а не его смысл. Определить   дух   закона   можно   только с

помощью лотки, поэтому грамматическое толкование есть алии из приемов

логического.

239          А. Ф. Черданцев. Вопросы толкования советского трава, стр. 97.

12   Заказ 231        177

есть об идее  в абстрактной  стихии   мышления»240.   Он   назвал логику мышлением мышления, поскольку ее законам подвласт­но все, что не мертво и несет в себе развитие и движение. Логи­ка является .необходимым инструментом познания в любой об­ласти и особенно в праве. В цитируемой выше книге А. Ф. Чер-данцева довольно детально освещаются те логические приемы, с помощью которых  можно уяснить смысл закона, не прибегая к   , вспомогательному материалу, лежащему вне текста закона. Если мысленно представить себе ступени толкования, то интерпретато­ра можно сравнить с врачом, который действует по формуле: «Что не 'излечивает лекарство — излечивает огонь, что не излечивает   > огонь — излечивает   железо».   Смысл   закона может   быть   на­столько    прост    и    ясен,,    что    здесь    элементарная    логика мышления   подсказывает   толкователю   истинное значение нор­мы.    Если    встречается    какое-то    затруднение,    то    на    пер­вый   случай  в  ход- пускается   оружие, грамматики;   если оно не сможет рассеять нормативный туман,   тогда   интерпретатор вводит в бой сокрушающую   мощь   логики,   которая  поражает основные силы противника; если же и после этого «заблужде­ния», «незнания»   и   «сомнения»  не   исчезли,  то   используется мощь «пятой колонны», «внутри самого закона (систематическое   > толкование), или возникает необходимость привлечь союзников в лице сил и обстоятельств,  лежащих  вне  толкуемого  закона (историческое толкование). Логика как основное орудие побе­ды    истины    над    заблуждением — всегда    в    боевых   поряд­ках   объективности   и  правды,   какое  бы оружие при этом ни использовалось, но в данном случае речь 'идет только о чистой логике как таковой, без всякой примеси. Примером логическо­го толкования может быть резюме Судебной коллегии по  уго­ловным делам Верховного Суда РСФСР по делу С, в котором сказано: «Действия лица, повлекшие смерть потерпевшего при отсутствии умысла на причинение смерти или тяжкого телесно­го   повреждения,    квалифицируются   как   неосторожное убий­ство» 241.

Думается, что наряду с обычной логикой существует еще и юридическая. Последняя, на первый взгляд, представляет собой собрание аксиом, истинность 'или ложность которых доказать нельзя, однако .вдумчивое их изучение позволяет уверенно пола­гать, что они базируются на общей логике, незыблемость зако­нов которой тоже нельзя рационально доказать на основе самой

240          Гегель. Наука логики. Соч., т. 1. М., il929, стр. 41.

241          «Бюллетень Верховного Суда РСФСР», 1973, № 4, стр. 6.

178

логики, а таинственная и могучая сила последней в том и со­стоит, что в конечном счете она всегда оказывается права сама по себе.

К числу аксиом, которые надо брать как постулаты, относят­ся, к примеру, такие: а) если в правиле имеются исключения, то ■они должны толковаться ограничительно. Так, ст. 52 УК РСФСР содержит общее правило о возможности освобождения от уго­ловной ответственности с передачей на поруки. Из него исходит целый ряд исключений. В частности, не может быть передано на поруки лицо, которое не считает себя виновным. Это исключе­ние должно толковаться ограничительно в там смысле, что субъ­ект не должен считать себя виновным именно в данном преступлении, а не вообще; б) если возникает сомнение, что следует применять — общее" правило или исключение, пред­почтение всегда отдается первому. Так, например, если в ст. 10 УК РСФСР сказано, что в виде исключения уголовная ответст­венность может наступать с четырнадцати лет, всякое сомнение о применении или неприменении закона в отношении четырнад­цатилетних должно толковаться в пользу последнего.

Существует еще много других правил, которые детально изложены 1в работах польских ученых, дореволюционного рус­ского юриста Васькавского, а также в работе А. Ф. Черданцева «Вопросы толкования саветского права».

Систематическое толкование закона пред­ставляет собой сопоставление анализируемого положения с другими предписаниями того же или иного закона242. Мно­гие юристы, и не без оснований, считают его ветвью или разно-видностью логического толкования в широком смысле слова. Но эта верная точка зрения относится к любому приему толкова­ния, так жак нельзя обойтись без логики даже при самом эле­ментарном толковании. Систематическое толкование отличает­ся от логического не тем, что в нем отсутствует логика, а тем, что последнюю надо использовать в сопоставлении различных частей норм статей и институтов законов и подзаконных актов.

Систематическое толкование весьма ' распространено, ибо действующие ныне правила конструирования норм требуют при минимальной «площади» расположения статей максимума раз­личных норм, «размещенных» на ней. Разумеется, при таком подходе к редакции  статей   законодатель  стремится   избегать

242 Н. Д. Д yip'M а нов, указ. соч., сттр. 299.

12*          179

повторения, чаще употреблять отсылочные или бланкетные фор­мулировки щ т. п.

Мы рассмотрели такие приемы толкования уголовного зако­на, которые слагались из элементов, находящихся в сфере за­конодательства, — язык закона, его логика, система. Однако наука и практика выработали и некоторые другие приемы, кото­рые основаны на 'соображениях, лежащих вне закона.

Таким приемом является прежде всего историческое толкование. Прилагательное «историческое» в данном контек­сте употребляется не совсем в тех смыслах, коими оно наделяет­ся иногда. Историческим этот прием называется потому, что уяснение содержания закона происходит либо благодаря соло-. ставлению толкуемой нормы с нормой, которая действовала ра­нее, либо на основе изучения каких-либо официальных или неофициальных материалов, разъяснений, объяснительных запи­сок, различных высказываний представителей законодательных органов, разрабатывавших законопроект.

Проф. Н. Д. Дурманов приводит интересный пример толко­вания ст. 10 Основ уголовного законодательства 1958 года. Можно привести и другую иллюстрацию исторического толко­вания. Как известно, ч. 2 ст. 206 УК РСФСР подвергалась некоторым изменениям на протяжении последних десяти лет. В результате этого возникла необходимость толкования слов закона «прошлая судимость за хулиганство», учитывая, что та­ковым может быть и мелкое хулиганство. В п. 6 постановления Пленума Верховного Суда СССР от 3 декабря 1966 т. с измене­ниями, внесенными постановлениями Пленума от 19 декабря 1967 г. и от 17 октября 1968 г., говорится: «При этом надлежит иметь в виду, что квалифицирующим признаком хулиганства является прошлая судимость по части 1 или части 2 статьи 206 УК РСФСР (в редакции 1960 года) и соответствующим статьям УК других союзных республик, а также судимость по одной из частей статьи 9 Указа Президиума Верховного Совета СССР от 26 июля 1966 года «Об усилении ответственности за хулиганст­во», за исключением судимости за повторное мелкое хулиганст- ■• во»243.

В настоящее время отдельные авторы (выделяют  еще   один способ толкования, а именно: телеологическое. П. Е. Нед-

343 Сборник постановлений Пленума Верховного Суца СССР.  1924—1970. М„ 1970,   стр. 275.

180

байло244, а затем А. С. Шляпочников245 отмечают, что сущест­вует целевое толкование, т. е. уяснение смысла и значе­ния норм на основе установления общей цели, ради которой из­дай закон. Это они «азывают телеологическим толкованием. Против подобного выделения резонно выступают Н. Д. Дурма­нов и А. Ф. Черданцев, которые полагают, что если признать телеологическое толкование самостоятельным видом, то при­шлось бы сделать вывод, что в случаях, когда применяются дру­гие приемы толкования, интерпретаторы не исходят из целей, смысла и общего разума советского закона246.

Мы разделяем эту точку зрения и считаем, что уяснение цели закона является 'необходимым атрибутом любого толкования, так как представляет собой iconditio Sine qua поп всякого пра­вильного понимания закона. Если не выяснена цель издания за­кона, то вряд ли можно серьезно надеяться на уяснение его смысла. Поэтому установление цели закона—первейшая зада­ча каждого интерпретатора при любом способе толкования.

244          П. Е. Н е д б а й л о. Применение советских правовых нор.м, стр. 406.

245          А. С. Шляпочников, указ. соч., стр. 213.

246          Н. Д. Д у р м а и о в, указ. соч., стр. 303; см. также: А. Ф. Ч е ip д а н-

пев. Вопросы толкования советского играва, стр. 161.